Ксанское ущелье

От пестрой толпы у подножия холма отделился всадник на широкогрудом, крепконогом жеребце. Он расторопно подскакал к судейскому столу.

— Скачи в замок, Нодар! Немедленно освободи всех, кто сидит в подвале.

— И старуху Мелу со стариком?

— Я же сказал: всех! — рявкнул прорезавшимся голосом князь. — Всех! И немедленно.

Всадник пожал плечами, разворачивая коня. Что-то неуловимо знакомое почудилось ему в облике чернобородого красавца в дорогой черкеске с перевязью, на которой висела дорогая шашка. Но тот стоял полуотвернувшись, что-то тихо говоря высокому офицеру в капитанских погонах. Стой чернобородый красавец лицом к княжескому управляющему, тот разглядел бы, что правая рука его не на поясе, а на кобуре нагана.

Когда посыльный князя дал наконец шпоры коню, гости позволили себе забыть о делах.

— Что ж мы, господа, — сказал уездный, — все насухую говорим. Уже и горло дерет. Если, капитан, у вас все, то почему бы нам не выпить с князьями? Ведь мы все-таки на празднике. И не у врагов наших, а у друзей!

— Золотые слова! — подхватил Амилахвари, решив гостеприимством скрасить свою промашку с этими, черт бы их побрал, арестантами.

«Все новый управляющий, Нодар. Он подбил бросить в подвал родных Хубаева, Карума, Сослана. Мол, узнает об этом Васо, непременно кинется их освобождать, а мы его из-за стен замка пулями, пулями. Живи, Амилахвари, своим умом. Слушай советчиков, а поступай по-своему».

Не дожидаясь служки, князь наполнил шампанским высокие кубки, преподнес их гостям.

— А когда же скачки, господа? — спросил уездный начальник, устраиваясь в кресло поудобнее. — Давно не видел хороших лошадей!

Он охотно осушил кубок, поселив спокойствие в княжеских душах: человек, который так аппетитно пьет шампанское, не может бесконечно думать о делах и портить им так неплохо начинавшийся праздник.

Капитан же лишь пригубил из кубка:

— Чем же собираетесь порадовать победителя, господа?

— Лучшему наезднику — десять царских золотых!

— Неплохой куш!

— Князь Амилахвари учредил! — язвительно сообщил Цагарели. — Даже в долю нас не взял.

— Я мог бы и двадцать золотых дать.

Амилахвари то ли не уловил издевки, то ли решил оставить ее без внимания. Он мигнул служке, и тот вновь обежал хозяев и почетных гостей, наполняя опустошенные кубки. Один капитан предупредительно выставил ладонь: у него, мол, еще вполне достаточно. И это от Амилахвари не ускользнуло.

— Что-то вы, капитан, отстаете? Я говорю, и двадцать золотых бы назначил — риска никакого. Мой приз моей же лошади и достанется.

— Что вы говорите? — поднял брови капитан. — У вас ахалтекинцы?

— Нет, у меня, дорогой, арабские скакуны. Целая конюшня!

— Я, пожалуй, попробую с ними потягаться на своем, — сказал, поставив на стол кубок, капитан. — Хотя бы для того, чтобы доказать: наши кабардинцы не хуже хваленых арабских скакунов!

— Да сопутствует вам удача, капитан! — опять процедил Цагарели, а Цицнакидзе искренне обрадовался:

— Пусть дорога у вас будет без ухабов!

«Если бы этот молодец оставил на хвосте хваленую серую Амилахвари, — подумал он, — я бы сегодня испытал подлинное удовлетворение. Мои-то джигиты вряд ли отличатся».

Когда тот, козырнув уездному, побежал к оставленным внизу лошадям, он крикнул вдогонку:

— Я ставлю на вас, капитан!

— Не продешевите, князь! — обернулся, сверкнув белой подковой ровных зубов, офицер, и Цагарели опять заметил, что его Нато приложила к глазам бинокль, ведя им вслед за капитаном…

Вот он вскочил в седло, вот поскакал к месту, откуда должна была начаться гонка, вот смешался с толпой.

Амилахвари вынул белый платок и замахал им над головой. Распорядитель склонил голову — понял, дескать, — и поднял обе руки, призывая участников скачек к вниманию; видно, он еще раз объяснял им, где следует сделать поворот.

Хлопнул выстрел карабина. Пестрая масса принаряженных всадников, среди которых выделялись наездники с лентами на папахах, ринулась вперед, свистя и улюлюкая, поднимая клубы пыли.

— Смотрите! — кричал радостный Амилахвари. — Мои сразу ушли вперед. И главное, серая.

— Там кто-то еще на месте остался! — щурился Цагарели. Он не выдержал мук ревности и, рысцой протрусив к жене, отнял у нее бинокль.

— Это же капитан!

— Что вы говорите? — посочувствовал Амилахвари. — Неужели?

— Очевидно, он взглянул на ваших арабских скакунов и понял, что ему их не обойти, а? — покачал головой Цицнакидзе.

— Вот и хорошо сделал, — опустошил в волнении еще один кубок Амилахвари. — Чего ему позориться? Глядите, господа, моя серая опередила всех на два корпуса!

— Господин уездный! — завопил Цагарели, словно тот мог сейчас помочь капитану. — Смотрите, что делает наш гость! Ай, ай, ай! Вот досада! У него лошадь заупрямилась!

Уездный, однако, был невозмутим:

— Он просто поднял лошадь на дыбы, дорогой князь.

— Зачем?

— Очевидно, хочет всех пропустить вперед, чтоб не мешали.

— А время? — ахнул тот.

— В толкучке легко сломать ногу. Ему жалко лошадь и свою шею.

— Вы шутите?

— А разве мы не на празднике?

Цагарели подобострастно хихикнул:

— Очень остроумно. Очень.

— Держу пари, капитан еще себя покажет! — заявил Цицнакидзе.