Ксантиппа

Супруга Лизикла заговорила о том, что Сократ сделался теперь героем дня, и поэтому должен примкнуть к какой-нибудь политической партии, если не хочет в конце концов сесть между двух стульев. Муж Аспазии и красавец Алкивиад — при этом имени куртизанка так дерзко заглянула в глаза Ксантиппы, что та покраснела и принялась торопливо обтирать перепачканную пылью ладонь о мраморную ступеньку; — итак Лизикл с Алкивиадом, предводители благонамеренных патриотов, были бы не прочь помочь Сократу занять высокое положение в государстве, если бы он захотел вступить на политическое поприще. Она — Аспазия — слишком мало разбирается в подобных вещах, но завтра к Ксантиппе зайдет сам Алкивиад и научит, как взяться за дело.

Когда Ксантиппа с тяжелым сердцем вернулась в тот вечер домой, Сократ был вовсе не расположен беседовать с нею. Чем больше людей ежедневно встречал он теперь, тем больше нерешенных вопросов вставало перед ним; поэтому он стал уходить в дальнюю комнату, чтобы предаваться там без помехи своим думам. Нередко случалось, что ни запах кушанья, приготовленного на ужин, ни зов жены не могли вызвать его оттуда. На следующее утро Ксантиппа, которой было неприятно посредничество Алкивиада, опять-таки напрасно пыталась исполнить поручение Аспазии. Сократ позвал к себе служанку и расспрашивал ее о том, как курица высиживает цыплят. Этот вопрос до того поглотил философа, что он, по обыкновению, сделался глух ко всему остальному. Наконец жена сердито крикнула ему:

— Заработай прежде столько, чтобы купить себе хоть одно яйцо, а потом уже раздумывай, что из него может выйти.

И она в самом дурном расположении духа отправилась в предместье, где находилась ее лавочка.

Алкивиад был уже тут и болтал о чем-то с одним из рабочих; сосед-каменотес с любопытством посматривал через забор на знаменитого человека. Увидав Ксантиппу, он развязно пошел к ней навстречу. Она в замешательстве провела его в сарайчик, где обыкновенно заключались сделки с покупателями и заказчиками, и предложила посетителю единственный табурет. Но Алкивиад с почтительным поклоном уступил его хозяйке, а сам, весело смеясь, сел на кусок мрамора. Болтая ногами и счищая ладонью приставшую к его платью пыль, он сказал ей, что она стала еще прекраснее и пленительнее.

Покраснев до ушей, Ксантиппа попросила его говорить о деле. Алкивиад, точно избалованный актер, слегка прикрыл ладонью рот, как будто подавляя зевоту, и произнес:

— Ах, да, дела! Они мне надоели до смерти!

Потом, не спуская своих сиявших счастьем, глаз с лица молодой женщины, он принялся развивать перед ней программу своей политики. Бедная Ксантиппа с трудом понимала его. Продолжительное перемирие, по словам Алкивиада, обещало скоро подойти к концу. На этот раз афинское ’войско под его предводительством станет сражаться за преобладание Афин во всей Элладе. Славная столица Аттики должна вернуть свое прежнее господство. Но было бы глупо рисковать жизнью ради выгод среднего сословия и афинского плебса. Нет, блестящая победа должна привести совсем к иному результату: афинскую демократию нужно укротить при помощи религии, а аристократии вернуть ее прежнее привилегированное положение.

— Отправляясь в поход, моя дорогая Ксантиппа, — заключил Алкивиад, — я не оставлю здесь ни единого человека, на которого могу положиться; несколько влюбленных женщин, конечно, не идут в счет. Кроме того, независимо от предстоящего отъезда, мне необходимо посоветоваться с моим мудрым наставником и попросить его поддержки. Ему, право, следует перейти на мою сторону! Теперь он сделался силой и мог бы даже быть нам опасен, если бы сознавал свое могущество. Мне никак не обойтись без него! Пускай почтенный Сократ смеется над моим честолюбием сколько ему угодно, только бы он не отказался способствовать моим планам. Без поддержки Сократа, я буду зависим от малейшей прихоти черни. Нет, он должен ко мне примкнуть.

Алкивиад в пылу разговора давно уже спрыгнул с куска мрамора и прохаживался по тесному сарайчику. Ксантиппа в замешательстве следила за каждым движением гостя, не спуская с него пристальных, широко раскрытых глаз. Когда он умолк, молодая женщина нерешительно заметила:

— Но каким образом эти важные дела могут касаться нас, простых людей, меня и моего Сократа? Что нам до государства! Муж не в состоянии заплатить в казну даже государственных налогов. Как же ему вмешиваться в дела, касающиеся, насколько я понимаю, самого правительства?