Ксенотанское зерно

— Граф, а как же ваше желание пройти вместе с армией до моря? — Молоденький лейтенант в широкополой крестьянской шляпе, неизвестно как затесавшийся в благородное общество, смотрит спокойными серыми глазами. — Король не позволит, он же не хочет воевать.

— Правильно! — неожиданно соглашается граф. — Потому что он знает, когда можно воевать, а когда — нет. Вот я — не знаю. Дайте мне корону, я тут же на всех нападу, я такой. Сдохнем, но победим! Но пока король не я, никто из военных на короля не пойдет! Я сказал!

«Храбрость… Странно, но только храбрость».

У Гольденберга все чинно. Никакого вина, никаких чернил. Все серьезно и деловито.

— Не будем мечтателями, господа. — Мощные руки бывшего крестьянина сцеплены в замок. — Старые роды никогда не позволят мне стать королем. Я — не генерал Нец.

Купцы согласно кивают.

— Но если мы поможем нашим друзьям, они нам отплатят. Я лично прослежу, чтобы таможенные тарифы и ставки налогов были снижены. Цены на товары, закупаемые казной, завышены.

— А откуда в казне появятся деньги? — спросил незнакомый купец в широкополой крестьянской шляпе. — Если налоги снизятся…

— А это, — Гольденберг вежливо улыбнулся, — причина, по которой я не хочу становиться королем. Сейчас деньги из казны требую я, а так будут требовать с меня. Зачем мне ломать голову? Пусть новый король ломает.

«Жадность. И беспринципность».

И снова выпивка, снова мундиры полков. Не все, не все слушали графа цу Блауфальке…

— Генералу Нецу — конец! — Цу Гольденсаат захохотал. — Конец, черно-буро-серая! Сначала я даже хотел поднять вас, ребята, и скинуть его в ту канаву, из которой он выполз. Но наши друзья все сделают за нас. Нам — и вам — нужно только не дать подняться тем выродкам нашей армии, которые остаются ему верны. И все! Чистите ружья, ребята. Скоро война!

Военные восторженно зашумели. Это для солдата война — кровь, грязь и смерть. Для офицера — ордена и звания.

— Хватит! Нец долго держал нас на поводке! Нас перестали уважать иностранцы! Но ничего, мы еще всем покажем!

Голденсаат грохнул по столу тем, что подвернулось под руку, — кукурузным початком. Только зерна брызнули.

— Часы короля отсчитывают последние часы! Если все дворяне против него, то кто — за него? Кто?!

— Народ, — испуганно предположил молоденький лейтенант в широкополой крестьянской шляпе.

— Народ? Да кого интересует мнение народа, если мы, дворяне, против?

«Злоба…»

Студенческая пивная. Чем она отличается от обычной? Тем, что обычная горит случайно, а студенческая — регулярно.

Перед восхищенно внимающими юношами выступает граф цу Бальтазар. Тонкие изящные пальцы, с равным успехом могущие выхватить шпагу из ножен и туза из рукава, поправляют белую прядь за левым ухом.

— Вы согласны со мной? У нас слишком мало свободы!

— Да!

— Поэтому мы потребуем у короля вернуть ее!

— Да!

— Снять все эти глупые ограничения!

— Да!

— А у горожан, которые нас не любят, стало слишком много свободы!

— Да!

— Пусть нам будет позволено все, а тем, кто против нас — ничего!

— Да!

— Это и есть настоящая свобода для всех!

— Да!!! Да!!! Да!!!

В темном углу сидит мышь. Без шляпы.

«Вседозволенность…»

Черные бусинки мышиных глаз смотрят на ликующих студентов.

«И глупость…»

В комнате своего особняка — своего настоящего особняка — сидит герцог цу Юстус. Здесь только он и его собеседник. Больше никого.

С крыши здания напротив, склонив голову набок, смотрит ворон.

Не стоит приближаться к герцогу сейчас.

Его собеседник — Грибной Король.

Вечер. Темно. День, длинный день подошел к концу.

На одной из узких улочек столицы, на широких каменных перилах горбатого мостика, выгнувшегося через узкую речушку, скорее даже ручеек, сидит, покачивая босыми ногами, человек. В крестьянской одежде, странной широкополой шляпе. Рядом с ним — крупный черный ворон.

— Ты был прав, Берендей. Мы были правы. Нужно только сказать Якобу, что пора действовать. Кстати, где он?

— Кар! Кар!

— До сих пор у нее?! Сколько уже прошло времени?

Глава 26

Измотанная Фукс, блестя мокрой от пота спиной, доползла до края постели и с третьей попытки нашла среди одежды свой золотой браслет. Посмотрела на него:

— Ух ты… Мы с тобой кувыркались почти сутки. Ну ты силен…

Якоб, следивший за ее перемещениями, уронил голову на подушку. То же самое он мог сказать про саму Фукс.

— Я-то что, — парень облизнул сухие губы, — вот мои братья… Они да, сильные.

— Хорошо еще, — проворчала Фукс, — что я не попала в лапы твоих братьев.

Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Якоб тоже.

— О чем ты думаешь? — спросила ведьма через некоторое время.

Якоб не знал, что это традиционный вопрос женщин в подобной ситуации, но интуитивно угадал традиционный мужской ответ:

— Ни о чем.

Не говорить же ей, что он думает о том, почему ее груди такие упругие. И не отвисают…

— Якоб… — Фукс накрылась простыней. Зачем? Если прикрытым оказался только живот. — Якоб!

— Да?

— Дай мне вина.

Парень протянул руку и, не глядя, достал бутылку.

— В этой пусто, — язвительно сказала Фукс. — И в этой… И в этой… Дай я сама.