Ксеноцид

Дверь отодвинулась почти бесшумно. Даже Цинь-цзяо чувствовала царящую тишину и в присутствии матери ходила на цыпочках. Хотя, при этом, она с огромным трудом сдерживалась, чтобы не затанцевать, не пробежать по полу. Девочка не стала обнимать мать, запомнив наказ; правда, чудовищный синяк уже исчез с лица Цзянь-цинь в том месте, где три месяца назад сильное объятие дочки сломало челюсть матери.

— В садовом пруду я насчитала двадцать три белых карпа, — сообщила всем Цинь-цзяо.

— Так много, — похвалила ее Цзянь-цинь.

— Мне кажется, что они сами показывались мне, чтобы я смогла их пересчитать. Никто не захотел, чтобы его пропустили.

— Они любят… тебя… — шепнула Цзянь-цинь.

Хань Фей-цы услыхал новый отзвук в приглушенном голосе жены: булькание, как будто меж словами лопались пузырьки.

— Как ты считаешь, если я видела карпов, значит ли это, что я стану богослышащей? — спросила Цинь-цзяо.

— Я попрошу богов, чтобы те заговорили с тобой, — ответила Цзянь-цинь.

Внезапно ее дыхание сделалось хриплым и отрывистым. Хань Фей-цы тут же привстал на колени и тревожно осмотрел жену. Ее глаза были широко открыты, в них не было ничего, кроме ужаса. Час настал.

Она пошевелила губами. Обещай, сказала женщина, хотя вслух этого промолвить не могла.

— Обещаю, — сказал ей Хань Фей-цы.

Дыхание остановилось.

— А что говорят боги, когда разговаривают с тобой? — спросила Цинь-цзяо.

— Мама очень устала, — вмешался Хань Фей-цы. — Тебе уже пора идти.

— Но ведь мама так и не ответила. Что же говорят боги?

— Они говорят о тайнах. Тот, кто их услыхал, никогда их не разбалтывает.

Цинь-цзяо со всей серьезностью кивнула головой. Она отступила на шаг, как бы собираясь уходить, но задержалась.

— Мама, можно тебя поцеловать?

— Легонько, в щечку, — разрешил ей Хань Фей-цы.

Цинь-цзяо, невысокой для своих четырех лет, не пришлось сильно нагибаться, чтобы поцеловать мать в щеку.

— Я люблю тебя, мама.

— А теперь уж лучше иди, дочка.

— Но ведь мама не ответила мне, что тоже любит меня.

— Она сказала это раньше. Разве не помнишь? А сейчас она очень устала и ослабела. Беги уже.

Он вложил в эти слова столько решительности, что девочка вышла, уже больше ни о чем не спрашивая. Только лишь, когда она исчезла из виду, Хань Фей-цы опустился на колени перед телом Цзянь-цинь и попытался представить, что происходит с той сейчас. Душа улетела и наверняка уже на небе. Дух же ее будет откладывать свой уход намного дольше. Может статься, что он даже поселится в этом доме, если жена и вправду была здесь счастлива. Суеверные люди считали, что всяческие духи покойников опасны; чтобы их отогнать они выставляли различные знаки и амулеты. Те же, кто шествовал по Пути, прекрасно знали, что дух доброго человека никогда не сделается страшным или убийственным. Доброта человека рождается из любви духа к творению. Если бы Цзянь-цинь решила остаться, дух ее на много лет стал бы благословением этого дома.

И все же, даже в этот миг, когда он пытался представить себе дух и душу жены согласно учения Дао, в глубине сердца Хань Фей-цы зияла ледовая пропасть — уверенность, что это хрупкое, иссохшее тело, это и все, что осталось от Цзянь-цинь. Сегодня вечером оно сгорит быстро, как бумага, и вот тогда она уйдет. Останется же только в его памяти.

Цзянь-цинь была права. Она дополняла его душу, и теперь, без нее, он начал сомневаться в богах. А боги тут же заметили это — как всегда. Хань Фей-цы тут же почувствовал непреодолимое стремление произвести ритуальное очищение, избавиться от недостойных мыслей. Даже сейчас они не могли ему простить. Даже у тела покойной жены они требовали воздать честь им прежде, чем он уронит над ней хотя бы одну слезу.

Поначалу он хотел сопротивляться, отсрочить ритуал послушания. Он уже научился сдвигать его даже на целый день, скрывая при этом все признаки внутреннего страдания. Можно было бы сделать такое и сейчас… но только в том случае, если бы сердце полностью превратилось в лед. Сейчас же это не имело смысла. Истинная печаль могла прийти только после удовлетворения богов. Вот почему, все так же стоя на коленях, он начал ритуал.

Хань Фей-цы все еще кланялся и разворачивался во все стороны, когда в комнату заглянул слуга. Он не сказал ни слова, но Хань Фей-цы слышал шелест сдвигаемой двери. Он знал, что подумает слуга: Цзянь-цинь упокоилась, а Хань Фей-цы настолько законопослушен, что общается с богами прежде, чем объявить домашним о смерти хозяйки. Наверняка кое-кто даже посчитает, будто боги сами прибыли за Цзянь-цинь, поскольку всем была известна своей исключительной набожностью. И никто не догадается, что, когда Хань Фей-цы отдавал честь богам, сердце его преисполнено было злости к ним, требующим преклонения в такую минуту.

Боги, подумал он. Если бы я знал, что, отрубив себе ногу или вырезав печень, навсегда избавлюсь от вас, то схватил бы нож и с радостью принял бы боль и утрату. Все — ради свободы.