Кстати о любви (СИ)

— Тая, купи мне билет на ближайший рейс в Париж. Текущие встречи передай Марценюку. Витю предупреди, чтобы он отвез меня в аэропорт. Все остальное — по телефону.

Общеизвестным фактом было то, что из всех людей на земле больше всего Оля любила своего отца. Того самого, который французский дипломат. Мать, олимпийская чемпионка по фигурному катанию, на эту любовь даже не пыталась претендовать. Все и без того было предельно ясно.

Роман Марселя Маноду и Виктории Залужной вспыхнул, когда тот служил во французском посольстве в Москве добрых три десятка лет назад, а Вику пригласили на какое-то очередное награждение в столицу тогда еще необъятной. Жила и тренировалась она в Киеве, и это был роман в воздухе. Они бесконечно болтались в самолетах ради коротких встреч на земле. В расчет не принималось даже то, что месье Маноду был женат — правда, не очень счастливо и совершенно бездетно, как он сам утверждал.

Почти сразу же Залужная забеременела Олей, что поставило необходимость решения вопроса об их дальнейших отношениях на первый план. И все бы ничего, но именно тогда месье Маноду отозвали обратно во Францию, и их связь прервалась, чтобы возобновиться почти через шесть лет, когда на Олимпийских играх во Франции в 1992 году Виктория Залужная взяла уже второе золото в одиночном катании.

После этой победы он встречал ее у гостиницы с букетом белоснежных роз и предложением выйти за него замуж — трудный бракоразводный процесс, в который он оказался втянут, к тому времени наконец был завершен. От него несло выкуренными сигаретами и коньяком. И впоследствии он любил рассказывать, как ужасно боялся отказа. «А отказа быть не могло», — неизменно с улыбкой добавляла Вика.

Оля, к тому времени почти совсем большая пятилетняя барышня, из простой девочки превратилась в настоящую принцессу, у которой вдруг появился папа, обожавший ее и превращавший ее жизнь в сказку, исполняя все желания.

Вскоре месье Маноду удалось добиться назначения во французское посольство в Киеве, где он и провел большую часть жизни с семьей. А по выходу в отставку, позволив взрослой дочери остаться в родной во всех смыслах стране, если ей так хочется, перевез жену в свой небольшой, но уютный домик в предместье Парижа.

И именно это место стало излюбленным Олиным дворцом, куда она могла сбежать от любых житейских невзгод. Папа принимал ее с распростертыми объятиями, потакал любым капризам и вообще обращался с ней так, как ни один человек на земле даже не пытался.

Разумеется, о своей внезапной беременности она родителям не сообщила. Теперь это было уже неважным. Единственное, что она хотела сохранить, — это Егора, но на собственных условиях. То, что манипулировать им было трудно, она давно уже усвоила. Но вот определить ту границу, после которой он станет как шелковый, Оля была обязана. В конце концов, любого мужика можно перевоспитать, и Лукин не исключение.

Потому, толком ничего не объясняя родителям о причинах своего побега из Киева, Оля, лишь постановочно захлебываясь слезами, попросила, чтобы ее временно оградили от общения с дражайшим супругом — во всяком случае, до принятия ею окончательного решения относительно их дальнейшего брака.

Каких ужасов насочинял в своей голове месье Маноду, регулярно подпитываемый высказываниями Вики, вроде «они с самого начала не пара! Где наша Оля, и где этот ее…», можно только вообразить.

В глубине души и сам демократично настроенный месье Маноду считал, что дочь совершила мезальянс. С ее-то данными и умом могла бы найти себе кого-то с более крепким положением в обществе, чем киевский журналист-издатель, пусть и талантливый — это все же не главный редактор, к примеру «Журнала Европейской экономической ассоциации», и даже не «Vogue».

Но вот то, что из-за него Оля плакала, стало несмываемым прегрешением на репутации Лукина и перечеркивало все возможные заслуги.

Потому исход их встречи был предрешен заранее.

Пока Оля отсиживалась в своей комнате на втором этаже, на первом, уперев руки в боки, Марсель Маноду внимательно смотрел на собственного зятя и тихо, сдерживая клокочущую в нем ярость, произносил:

— Интересно, молодой человек, как это вам хватило наглости явиться сюда на следующий день после того, как вы довели до такого состояния мою дочь!

— Это не наглость, — возразил Лукин. — Я приехал, чтобы поговорить с женой, месье Маноду. И вернуться домой вместе с ней. И если бы мне было безразлично, в каком она состоянии, я бы не ехал сюда следом за ней… на следующий день.

— Оля не желает вас видеть!

— Но нам нужно поговорить. Она не может этого не понимать.

— Еще раз повторяю! — скрестив на груди руки, громыхнул месье Маноду. — Она явилась сюда вся в слезах, у девочки настоящая истерика, даже имени вашего слушать не хочет, а вы так запросто: нам надо поговорить? Да за кого вы себя принимаете?

— За ее мужа. И за отца ее ребенка.