Кто боится смотреть на море

А вместо этого было слезное прощание в «Шереметьево-2», где, внезапно распрямившись, соотечественники разгуливают с неприступными лицами. Вот они смотрят поверх голов, и все блошиные рынки мира, погруженные в полосатые сумки с надрывающимися ручками, шевелятся в этих бездонных чревах. И тут же иностранцы с дебильными улыбками на лицах, вдыхающие первые испарения экзотического Москоу, в который и отправляться-то небезопасно. Он долго размышлял об этих странных американских и прочих лицах, сразу узнаваемых в российской толпе. Что в них – стерильность? цивилизованная простоватость? особая ухоженность? необаятельность непонятного? Что-то в них есть такое пластмассово-резиново-гуттаперчевое, словно искусственным образом выведенное при помощи соединения синтетического сперматозоида с не менее синтетической яйцеклеткой: и фарфоровые зубы, и словно стеклянные глаза, и кажется даже, что какают они чем-то несусветным, бесцветным, непахнущим. Ласточку пришли провожать все: холеная маменька, раздутый «дядя Слава», дрожащая от волнения тетка, какие-то друзья и подружки… Он видел их будто в полусне, расплывчато, он все время сосал какие-то пилюли и глотал содержимое каких-то ампул, чтобы хоть как-то поддержать себя. Затем он подыхал, как глист, в мерзком чреве самолета, где в сине-зеленом мареве копошились прочие пассажиры, тоже напоминавшие ему глистов. Этот самолет будто специально насосался хинина, чтобы извести его, и он корчился в кресле, отказываясь от всего, что липко предлагала ему стюардесса, являвшая собой типичного представителя «рашен колоссаль». Огромная русая коса обвивала ее голову, как змея, и он хорошо запомнил эту косу и выдрессированный взгляд, более нежный, чем взгляд любящей подруги, более внимательный, чем взгляд оперирующего хирурга.

Они прилетели в Руасси поздним вечером, аэропорт был пуст, непривычно пуст, и, когда он поплыл по прозрачным его сосудам к выходу, он чувствовал себя мертвецом. Он помнил, как встречавшая его Марта, привычно чмокнув в щеку, тогда же спросила: «Ты знаешь, зачем ты приехал?» Он кивнул.

Ее голос смешивался с приятным женским голосом диспетчера, объявлявшего рейсы после мелодичного звукового сигнала, призванного привлечь внимание пассажиров. Он ничего не мог вычленить, и Мартин вопрос вместе с этим голосом казался ему пением ангелов. Затем он, словно на лодке, плыл по залитому огнями городу. Светофоры слабо будили его, он как-то приходил в себя, только встречаясь глазами с их красным циклопьим оком, но тут же и забывался вновь. Он все думал о том, что последний раз живьем возносился на небо, и это небо, как и само вознесение, ничего, кроме отвращения и усталости, в нем не вызвало.

Он вскрыл очередной конверт.

Письмо было отпечатано на машинке по всем правилам официальной бумаги. В левом верхнем углу был адрес и адресат, в правом – полные и точные данные отправителя.

«Господи, докладываю Тебе: мир превратился в зловонную сточную яму и кроме ужасного конца он ничего более не заслуживает.

Люди стали алчными и более не верят, верующие же слабы верой и норовят хитростью одурачить Тебя, выдавая за благо гнусные свои деяния.

Воды отравлены, небо в клубах сиреневых ядовитых испарений не возвышает больше человеческих помыслов, всё низко здесь, и низость эта, окаменев, ничем не может быть изничтожена, кроме как чудовищным взрывом.

Люди славят пороки и принижают добродетели, люди превозносят до небес свою исчервленную природу и поют гимны свободе, губительной при их слабом умишке более, чем самый отравный из ядов. Они убивают, крадут, владеют чужими женами, богохульствуют, не почитают более родителей своих, они похотливы, как козлы, гордыня убивает в них последние крохи здравомыслия. Не верь молящимся Тебе в церквах, они лживы, как продажные девки, все, что сотворили они, ужасает уродливостью своей и бесцельностью, разврат забавляет их, и удовлетворенная злоба наполняет сердца их радостью.

Не верь им, Господи, они лгут Тебе, не жалей их, Господи, они предавшие Тебя рабы, не заботься о них, Господи, поскольку всякое благо они оборачивают во зло. Не раздумывая губи, губи, проклина я, кроши черепа их, как хлебные заплесневелые корки, пусть кровь и ужас затопят землю, дабы очистить ее от этой мерзкой поросли, пусть страшная смерть расчистит своей все очищающей дланью место для будущего сева, который принесет иные, более счастливые всходы. Смерть им, смерть!

Да настанет конец безумствующей власти нечестивцев!

Да казнены будут рабы, да погибнет все, и воцарится царствие Твое ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Ласточка дрожал в темноте от ненависти.

Он проклинал стукача.