«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Толстой редактировал мысли мудрых людей, которые помещались рядом с его собственными, так что в этих книгах он как бы достиг цели «сознание Льва Толстого заменить сознанием всего человечества» (56: 123). Можно думать, что ему виделась некая разновидность логоса - коллективная мысль, или мировая душа. В разговоре с секретарем (Николаем Гусевым, который записал его слова в своем дневнике) Толстой говорил об идее «культурной души», которая пришла к нему во сне:

Я во сне все думаю о «Круге чтения». Сегодня вижу во сне, как на бумажке написано: «У тебя есть душа, но ты должен образовывать в себе другую, культурную душу». И подписано: Кант. Я думаю: «Кант, надо обратить внимание»¹²³⁵¹.

В другой раз Толстого поразило сходство его мысли (о необходимости отречения от себя) с мыслью Паскаля, и он сказал секретарю (Валентину Булгакову, который также сделал запись в дневнике):

Вот Паскаль умер двести лет тому назад, а я живу с ним одной душой - что может быть таинственнее этого? Вот эта мысль <...> которая меня переворачивает сегодня, мне так близка, точно моя!.. Я чувствую, как я в ней сливаюсь душой с Паскалем. Чувствую, что Паскаль жив, не умер, вот он! Так же как Христос.¹²³⁶¹

Из этого можно было сделать вывод, что, подобно Паскалю (и Христу), Толстой, как часть общей «культурной души», также не подвержен смерти.

Доступные в дешевых изданиях толстовские альманахи предоставляли читателю своего рода матрицы для ежедневной жизни и мысли: любой мог приобрести себе дневник духовной жизни Льва Толстого и день за днем жить согласно этой схеме. Напомним, что сам Толстой был одновременно и автором этих духовных дневников, и их читателем. («Круг чтения» обыкновенно лежал у него возле кровати, рядом с карманной записной книжкой, и, как правило, он прочитывал мысли на этот день перед сном.) Альманахи для чтения представляли собой вид дневника, не зависящего от условия «если буду жив», поскольку каждый из них всегда проделывал полный годовой круг. Размеченная такими книгами, жизнь множества людей, наряду с его собственной, текла день за днем согласно предписанию. С таким дневником можно было прожить жизнь, которая уже описана. 

Смерть Сократа

Среди других писаний Толстой воплотил свою практическую философию смерти в диалоге «Смерть Сократа», который он написал для «Круга чтения» (на 22 сентября); это свободный пересказ знаменитого диалога Платона «Федон», описывающего предсмертные слова Сократа о бессмертии души (42: 65-72). По-видимому, чтение его собственного сочинения производило сильное впечатление на Толстого. Так, 24 сентября 1910 года он сказал секретарю, Валентину Булгакову (который записал этот разговор в своем дневнике), что не знает ничего сильнее, чем описание последних часов Сократа в «Федоне»*²³⁷*. Сократ Толстого радуется смерти как освобождению и, отослав жену, объясняет ученикам, что душа со своей способностью знания и воспоминания о прежней жизни не может умереть вместе с телом: «как идеи <.> не подлежат смерти, то также не подлежит смерти наша душа» (42: 67).

Известно, что Толстой знал и внимательно читал диалог «Федон» Платона*²³⁸*. Более того, он переписал его не один раз. В 1886 году (в тот год, когда Толстой начал работу над трактатом «О жизни и смерти») писательница А. М. Калмыкова послала Толстому рукопись своей популярной книги «Греческий учитель Сократ» для публикации в «Посреднике». Толстой переписал некоторые страницы и добавил целую главу, «Как жить в семье?». Как явствует из этой книги, Толстой отождествлял себя с умирающим Сократом *²³⁹*.

Для старика Толстого, как и для Сократа, жить в семье было отнюдь не легко. В изложении Толстого, когда Сократ стал отрываться от своей обычной работы и ходить на площадь учить народ, не беря при этом денег, его жена Ксантиппа стала роптать. Жить бедно казалось ей и тяжело, и стыдно. Дело доходило до слез, попреков и брани. Рассердившись, Ксантиппа рвала и бросала все, что под руку попадется (25: 441).

9 августа 1909 года Толстой сделал запись о Ксантиппе в дневнике. В этот день (как и во многие другие дни) он записал свои мысли о смерти: «Говорят: не думай о смерти - и не будет смерти. Как раз наоборот: не переставая помни о смерти - и будет жизнь, для которой нет смерти» (57: 111). Непосредственно после этого он вспомнил о ворчливой жене Сократа и обобщил этот образ: