Кто, если не я?

– Только один стаканчик! – всхлипывала я. – Господи, только один стаканчик!.. Кто мог предвидеть, что такое случится! Какого черта мы пили? Какого черта я начала ту операцию? Любая другая пациентка полежала бы в отделении пару часов, и ее оперировала бы уже новая смена. Но нет, я сама должна была это сделать! Это же моя мама! Холера! Я должна была оперировать! Кто, если не я?! Какого черта я за это взялась? – выкрикивала я сквозь слезы.

Еще несколько минут я невнятно твердила какие-то оправдания. Когда немного пришла в себя, а ком в горле уменьшился до приемлемых размеров, Рената спросила:

– Вы сестре это рассказали?

Ком вновь начал расти, мешая мне говорить. Докторша поняла и потому сменила тему. И задала мне следующий вопрос:

– А что с вами потом случилось? Почему вы пить бросили?

– Оля случилась, – ответила я.

Глава 10

По дороге домой Оля молчала, а у меня появилось время подумать, почему я так и не смогла ответить на вопрос Бжозовской.

Вспоминала о том, что случилось через пару лет после нашего переезда в Варшаву. Оля была в том возрасте, когда задают много трудных и беспощадных вопросов.

– Тетя?

– Да, малышка?

– А сколько тебе лет? – спросила она меня однажды.

– Много, моя милая. Пятьдесят восемь! – ответила я, пришивая пуговицу.

– А мне шесть, шесть, шесть… – мурлыкала Оля, играя с куклой на диване. Мне вдруг стало страшно. Я взглянула на малышку из-под очков. Сцена прямо как из «Ребенка Розмари».

– А сколько тебе было лет, когда я родилась?

– Пятьдесят два.

– А это много?

– Много, милая, много.

– Ты была совсем старая, когда я родилась?

– Ну, не такая уж и старая.

– Ты не такая старая, как баба Магда.

– Ох! Спасибо, Олечка. Я тебя люблю.

– А мама была старая, когда я родилась?

– Нет, мама была молодая. Зараза! – выругалась я, когда игла вместо дырки в пуговице впилась в палец.

– А почему она умерла?

– Милая, мама погибла в аварии. Несчастный случай. Она была молодая и здоровая.

– А она была добрая?

– Да, Оля. Твоя мама была очень добрая.

– И красивая?

– Да, она была очень красивая!

– Такая, как я?

Я взглянула на нее из-под очков. У нее было квадратное лицо с грубыми чертами, «грубо тесанными», как говорили у нас в селе: упрямые тонкие губы, которые часто кривились в недовольной гримасе, нос картошкой и редкие волосики мышиного цвета. Малгося была красавицей! Настоящий ангел! Светлые кудрявые волосы, тонкие черты лица, ямочки на щеках и огромные небесно-голубые глаза. У Оли тоже были большие глаза, вот только цветом они напоминали скорее осеннюю лужу, чем небо.

– Да, Оля, такая же, как ты! – ответила я через минуту.

– А ты любила мою маму?

– Очень! – ответила я, размышляя, откуда у этого ребенка берется столько вопросов.

– А она тебя любила?

– Наверное. Она часто приезжала к нам на каникулы и праздники, когда была такая, как ты, и чуть постарше. Она подолгу гостила у моих родителей, твоих прадедушки и прабабушки.

– Расскажи об этом, тетя! Пожалуйста!

– Я же тебе уже сто раз рассказывала.

– Ну, пожалуйста! – Оля так любила мои рассказы.

Я громко вздохнула, а малышка забралась ко мне на колени. Я отложила иголку с ниткой и обняла ее. Любила прижимать к себе мою малышку, хотя она уже была не такой маленькой. Оля росла, а я словно усыхала. Я уже не могла часами держать ее на коленях, как раньше, потому что кровь в венах останавливалась, кожа деревенела и кости пекло.

– А о чем тебе рассказать? О петухе?

– Да! О петухе!

Я в сотый раз повторяла ей историю о том, как папин петух кинулся на Малгосю, потому что та гонялась за курами. Вскочил ей на голову, поклевал, застрял в волосах, и так, с петухом на голове, она прибежала домой. Пришлось его ножницами вырезать. Но сначала папа «обезвредил» напавшего, потому что он царапался и клевался. На следующий день на обед у нас был бульон из петуха.

Потом я рассказала Оле, как Гося захотела, чтобы зверушки побегали на воле, и выпустила во двор сразу двух собак, трех телят, двух коней, а еще кур, трех свиней и кроликов. Такой беспорядок был, что словами не описать. Отец позвал четырех парней, чтобы все зверье обратно позагонять. Не обошлось без жертв среди кроликов и кур. Потом мы пару недель ели крольчатину, приготовленную пятью разными способами, перемежая ее курятиной. Еще рассказала, как Малгося подпалила елку в праздники и как покусала соседского пса. Оля все эти истории слышала не один раз, но все равно смеялась громко и искренне, а я вместе с ней.

– Тетя? – вдруг погрустнела она, когда запас моих историй исчерпался.

– Что, Оля?

– А я маму совсем не помню, – сказала она грустно и очень тихо.

– Что ты, конечно, помнишь! – попыталась я переубедить ее. Она меня испугала. – У нас же есть ее фотографии, а у бабушки Магды их еще больше. Она тебе о маме рассказывала?

– Да, я знаю, тетя! Знаю, что на тех фотографиях мама. Но я ее совсем не помню! – Она начала тихонечко всхлипывать. – И папу не помню! Не помню их живыми!

Теперь мы плакали уже вдвоем. А вечер так хорошо начинался! Через минуту стало еще хуже.

– Тетя? – всхлипнула Оля сквозь слезы.

– Да, милая, – ответила я, громко хлюпая носом.