Кто, если не ты?

Потом все прошло, и он снова сидел за столом, и человек на фотографии улыбался ему легкой, бездумной улыбкой, от подбородка острым клином на шею падала тень, глаза щурились — наверное, в тот день светило много солнца...

И все-таки однажды капитан видел, как он плакал.

Обычно он сидел, закинув ногу на ногу, глядя в окно. Капитан хорошо помнил все, даже вмятинки черного невыгоревшего сукна на пиджаке — там, где раньше висели ордена... Однажды, как обычно, не поворачивая головы, он сказал:

— А не кажется вам, лейтенант — да, тогда он был еще лейтенантом — что в общем-то жизнь — забавная штука... По теории вероятности, я мог не меньше тысячи раз погибнуть... Под Касторной или на Перекопе... И вот — теперь... От кого? За что?!

Он поднялся с порывистостью, неожиданной для его грузного тела, и лейтенант, захваченный врасплох, выхватил из ящика пистолет и срывающимся голосом вскрикнул:

— Ни с места!..

Бугров стоял, закрыв лицо руками, и все тело его судорожно сотрясалось. Он рыдал молча, беззвучно...

Кажется, именно тогда лейтенант, молодой, способный следователь с мертвой бульдожьей хваткой и безукоризненной характеристикой — впервые ощутил глухой стыд... стыд и бессилие... и, бросив ненужный пистолет в ящик, хрипло выдавил:

— Выпейте... воды...

Что он мог еще сказать?

— Выпейте воды...

— Курите... 

— Выпейте воды...

— Курите...

Вереница людей — жизни, надежды, мечты... Пепел!

«Мы не хотим так жить!»

Глупости!

Разве в жизни важно, кто чего хочет?

Было время — он тоже думал так — он, Колька с Вокзальной, гроза спекулянтов, мешочников и карманников... Маленький, цепкий, настырный, едва его замечали на знаменитом «толчке» — у бабенок вспухали пазухи, перекупщики краденого, знавшие его по имени, испуганно божились: «Христос с тобой, дорогой товарищ...» — а в спину грозили кулаком... Не только кулаком! Когда у тетки Мазухиной вывезли двадцать пять пудов сахару, ему уже сулили нож под третье ребро... «Проломят, ох проломят тебе головушку»...— «Разбуди в одиннадцать,— небрежно отвечал он матери,— сегодня весь ЧОН— на облаву...» Все было тогда просто: выловим спекулянтов, у всех появятся мука, сахар, полотно... Разгромить воровской притон — значит, одержать еще одну победу над последышами мирового империализма...

И хотя мать латала и перелатывала старую отцовскую гимнастерку, ему великоватую в плечах, и варила жиденькую овсянку — все равно: 

Наш паровоз, вперед лети... 

Чего он хотел, Колька с Вокзальной?..

Все начинают этим. Вот так-то, молодой человек! Капитан чуть не подмигнул пустому стулу — и вдруг вспомнил дурашливую песенку, плеснувшую в окно...

Невесело усмехнулся самому себе.

Как это произошло?..

Работал в типографии, предложили поехать на учебу — согласился. Еще бы! Получалось не хуже, чем граница, о которой мечтал...

Нелепое совпадение! Первое самостоятельное дело, которое ему поручили, было связано с метранпажем из той самой типографии. Он заявил старшему следователю Иргизову: метранпаж сболтнул по недомыслию, совесть у него чиста... Следователь сделал ему выговор: формальный подход, политическая слепота. Чему вас учили?..

Жена — тихоглазая, робкая, всегда послушная,— как-то заикнулась — она работала линотиписткой:

— Как же теперь Щегловы? У них — пятеро... Нельзя ведь так, ни с чего...

Он сказал первое, что пришло в голову:

— Ни с чего такие анекдоты не рассказывают!

Он впервые разозлился на нее по-настоящему, наорал:

— Дура! Чем защищать, спросила бы, кто его родители!

Но в тот же вечер, глядя на дотлевавшую за крышами багряную зарю из садика перед домом, он с облегчением решил, что завтра — будь что будет! — признается и скажет: «Не могу!»

А на другой день ему шепотом сообщили: Иргизов покончил с собой, застрелился ночью в кабинете... Потом заговорили громче: Иргизов давно был связан с врагами народа, боялся разоблачения...

В такой обстановке уйти с поля сражения означало бы явную измену...

И все-таки — нет, это не была только, это не была просто трусость! Он верил — частный случай, у всякого есть свои неудачи... А в целом все идет правильно. Убит Киров — народ мстит за своего любимца, враги не успокоились — их надо обезвредить...

А дальше пошло — вал за валом... По городам расклеивали плакаты: Ежов зажал в кулаке гидру контрреволюции. Заговоры, шпионаж, тайные диверсии... Имена вчерашних героев звучали как проклятие. Не успев кончить одно дело, брались за другое; спали на жестких диванах не раздеваясь, пихнув под голову папку с протоколами. Днем и ночью — сломанные страхом губы, истерические признания, бессмысленное упорство... И — единственная, все освящающая, все прощающая цель: разоблачить, доказать, добиться!.. Так надо. Большая политика не бывает без издержек. Так надо. И когда к нему подкрадывалась мысль о безумии, он успокаивал себя тем, что ведь ОН — ТОЛЬКО ВИНТИК...

Так надо!

В то время перед ним и появился Бугров.

Он был крупной фигурой в городе, но дело его, почему-то поручили молодому лейтенанту, и это само по себе было признаком, что исход уже предрешен.