Кто, если не ты?

— Вы идите, молодой человек... Идите себе с богом...— пробормотала она, пугаясь все больше, но, видимо, ничего не поняв.

— Я завтра снова приду,—пообещал.Клим.

— Но завтра он уже не пришел. Он понимал, что след снова затерялся, нить оказалась ненадежной.

15

Однажды Клим явился в класс за несколько минут до урока и увидел ребят, густо столпившихся возле подоконника, на котором восседал Шутов.

Клим сел за свою парту и старался не слушать, о чем галдели ребята. Он только понял, что речь идет о каком-то пари между Шутовым и Слайковским, и одни приняли сторону Слайковского, а другие — Шутова. Но на немецком языке наступила вдруг такая тишина, особенно когда вышел отвечать Шутов, так настороженно, с таким охотничьим азартом впились в немку все глаза, что Клим невольно подумал, нет ли тут какой-нибудь связи с утренним спором.

К Мальвине Семеновне, низенькой, горбатенькой женщине с густым слоем пудры на лице, никто не относился всерьез; в младших классах ее встречали разудалми частушками: «Калинка, мальвинка моя»... Мальвина Семеновна, с ярко накрашенными губами, в цветастом платье, с туфельками на высочайших каблуках, похожая на девочку, кричала на ребят раздраженным, дребезжащим голоском, но он никого не пугал, а наоборот — смешил еще больше.

Наверное, тишина, охватившая десятый класс, встревожила ее тоже, слишком уж она привыкла к неистовому шуму на своих уроках, и сказав:

— "Ubersetzen sie, Genosse Шутов, — она отошла к окну, маленькая, похожая на пичужку, которая чувствует опасность, но не знает, откуда она крадется.

— Ich liebe Sie, Мальвина Семеновна,—проговорил Шутов, подняв лицо от лежавшего на руке учебника и глядя прямо на немку.

— Что вы такое переводите? — сказала она.— Я вас прошу перевести параграф.

— Ich liebe Sie sehr,— повторил Шутов, не отрывая от нее глаз и слегка улыбаясь.— Ich denke von ihnen in der Stille ,der N"achte. K"uss mih, mein M"adchen. Wollen Sie nicht heute Abends mit mir ins Кinо gehen? ¹

Она еще не успела ничего сказать, даже растеряться как следует не успела, и даже не попыталась его оттолкнуть — такая маленькая, беспомощная — когда он подошел к ней и поцеловал ее в щеку. Только кровь отхлынула с ее лица, и на нем очень явственно, четко проступили румяна — густые, как у циркового клоуна. Потом у нее крупно затрясся подбородок и, громко стуча остренькими каблучками, она выбежала из класса, оставив на столе раскрытый журнал. Шутов же сплюнул, обтер губы и, подходя к своей парте, бросил Слайковскому:

— Коньяк за тобой. И чтобы пять звездочек — без мошенства!

Когда Клим, захлестнутый бешенством, очутился перед Шутовым и обрушил на его голову крик, похожий на рычание, он испытал при этом странное, головокружительное чувство: как будто его со связанными руками бросили в колодец, и он летит в пустоту, не в силах задержаться; уцепиться за что-нибудь. Он искал, он жадно хотел отыскать в глазах Шутова ответную злость, ярость, но в них было пусто, пустота — и только.

И когда он выкрикнул все, что мог, Шутов спросил:

— Кончил? — и как-то устало усмехнулся.

И Клим снова заорал, уже ясно ощущая, что вполне бессилен со своим криком, что тут надо просто ударить—с маху, всей силой, по этой спокойной, циничной роже, и бить, бить до тех пор, пока в ней проснется что-то человеческое.

— Кончил? — повторил Шутов второй раз, когда Клим выдохся.— Так вот. Если ты комсорг, ты других воспитывай. Не меня.

— А ты кто такой? ^:— крикнул Клим.

— Я — Шутов,— и он произнес вторично, растягивая слоги:—Шу-тов.

Но есть же где-то предел, какой-то предел!..

Вероятно, когда Клим оглянулся, в его взгляде было что-то такое, что всколыхнуло угрюмое молчание ребят.

— Нехорошо, братцы, все получилось,— хмуро сказал Мамыкин, сидя за своей партой и не подымая глаз.—Нехорошо...

— Проспался? — гоготнул Слайковский.— А сам ты что, не слыхал, когда сговаривались?..

— Слыхал,— виновато пробасил Мамыкин и тяжело вздохнул.—Да я сдуру думал, это шутка...

— Шутка! — Слайковский закатился тоненьким смешком.— Кому шутка, а кому — пять звездочек!

— А ты заткнись! — громыхнул Лешка по парте кулаком. Свекольный румянец, медленно разливаясь, поднимался все выше, охватывая его тугую, короткую шею, подбородок, уши. Лешка поднялся — медвежеватый, огромный — приблизился к Шутову.

— Слышь ты, Шут, нехорошо все получилось. Бугров тебе верно говорит — извиниться перед Мальвиной надо, прощения попросить... Зачем обижать человека зазря, такого — особенно...

— Нет, правда, ребята, правда!.— вскочил Лихачев, тряся своим рыжим, падающим на глаза чубом.— Чего там, Шут, тебе же хуже будет. Вышибут из школы, как пить дать! Вышибут!..

Его поддержали остальные.

Теперь, даже Слайковский смолк. Шутов остался один. Он с усмешкой оглядел ребят и ничего больше не сказал.