Кто если не ты

Клим вдруг ощутил легкое прикосновение ее руки к своим волосам — неожиданное, странное, мгновенное — даже не почувствовал, а скорее догадался о нем, когда она уже взбежала наверх и раздался ее короткий стук в дверь.

4

Отпустив Бугрова, капитан еще долго не уходил из кабинета. Дым сизоватым туманом висел в воздухе, густясь под потолком.

В коридоре послышались шаги — дверь приоткрылась, в щели мелькнуло лицо дежурного и тотчас скрылось, бормотнув извинения. Капитан не шевельнулся.

Он одиноко сидел за столом, уронив голову в ладони, над пухлой папкой, которую ему с трудом удалось выловить в море таких же серых, безгласных папок, уже десять лет хранившихся в пахнувшем плесенью и тлением архивном подвале.

Папка была открыта на первой странице; пришпиленная в левом углу фотография казалась вынутой из крепкого чайного раствора.

Капитан пожевал погасшую папиросу, прикрыл глаза. Перед ним неотступно стоял высокий, плечистый человек и улыбался. В его грузнеющей плотной фигуре была мужественная, спокойная, уверенная в себе сила. Он с наслаждением подставил широкую грудь ветру, игравшему воротом расстегнутой белой рубашки. Человек на мгновение замер в свободной позе, полной стремительного движения — опершись одной рукой на дверцу машины, уже ступив на подножку... Он собирался ехать... Он уехал... Но куда?..

Капитан отлепил от губ раскисший мундштук, потянулся к пепельнице. В ней уже скопилась груда окурков — папироса выкатилась на стол, припорошенный пеплом. Капитан дунул — пепел вспорхнул, несколько пылинок село на фотографию.

Пепел...

От папиросы остается хотя бы пепел...

Он с горечью усмехнулся, отвел взгляд от фотографии, наткнулся на стул, который все еще стоял посреди комнаты.

«Мы не хотим так жить!»

Упрямый мальчишка с цыплячьей шеей и дерзкими глазами... Как он это сказал: «Мы!..» Как будто за ним — тысячи и тысячи...

Прерывая допрос, капитан заходил в соседние кабинеты.

Девушка с гордым, чеканным профилем, юноша с брезгливо поджатым ртом, и та, — вторая, — ее спрашивали — она смеялась, принимая все за шутку, — а потом, вспыхнув, с наивным негодованием поднесла к лицу следователя свой комсомольский билет.

Опасные заговорщики...

Да, опасные!

Он понял это в ту самую минуту, когда, наблюдая за страдальчески перекошенным лицом мальчика, негнущейся рукой выводившего слова под его диктовку — в ту самую минуту он почувствовал, что перед ним — враг, опасный, непримиримый, не ведающий ни снисхождения, ни компромиссов!

— Вы сами знаете, что это неправда!..

Да, он знал... Он достаточно хороша разбирался в людях, чтобы разглядеть перед собой взвинченных мечтателей, путаников и фантазеров, которых приняли за опасных бунтарей.

Да, они были бунтарями — но не теми, которых он искал. Его с самого начала что-то раздражало в них, что-то возмущало... Какая-то упрямая, неистребимая, наивная вера, — твердая, как панцирь...

Он испытывал прочность этого панциря весь допрос, желая отыскать хотя бы одну трещинку... Они были невиновны. Они были ни в чем не виновны — в этом и заключалась их единственная вина. Перед ним.

Такие — не прощают.

А разве он должен им простить?..

«Мы не хотим так жить!»

Так...

А как вы хотите?..

Только теперь он почувствовал, что в кабинете душно. Встал, распахнул окно. Хлынул свежий сырой воздух, щекотнул ноздри — забывшись, он вобрал его полной грудью — и тотчас где-то в глубине легких проснулись, зашевелились ежи, закололи иглами — кашель, царапая бронхи, рванулся к горлу...

Потом, промакнув платком покрытый испариной лоб, он дышал коротко и часто, конвульсивно стиснув пальцами край подоконника.

С улицы доносились приглушенные голоса, рассыпчатый смех... В летнем кинотеатре заиграл оркестр. Там танцуют, не мучая себя детскими вопросами о смысле жизни. А эти... Зачем?.. Шли бы танцевать...

Детские вопросы... Болезнь возраста. Корь. Это не опасно, это проходит само собой. Вот когда детской болезнью заболевает взрослый... Это не предусмотрено медициной, это неизлечимо, это почти смертельно.

Кто-то бесшабашно-громко, на всю улицу, затянул: 

Паровоз напился пьяный,

Машинист сошел с пути... 

Песенку оборвал веселый убегающий топот...

У подъезда, резко затормозив, фыркнула машина, прощально мигнули фары...

Капитан нервно захлопнул окно, щелкнул задвижкой. Ему показалось, что из темноты кто-то его окликнул, потом раздался свист, долгий, резкий. Худые, впалые щеки из серых стали белыми, вся кровь прилила к сердцу — оно билось толчками; крепко стиснутое мохнатой лапой страха. Он был совершенно безотчетным, этот страх, и накатывался вдруг, дома, ночью, на улице... Он боролся с ним, но ничего не мог поделать.

Сейчас капитана непреодолимо тянуло подойти к двери и выглянуть, подойти и выглянуть... и только... Он знал, что там никого нет. Он несколько раз повторил себе это, прижимая ладонью дергающееся веко. И все-таки — это было выше его сил, и уступая томительному, бессмысленному желанию, бесшумно, — с пятки на носок, с пятки на носок — он прокрался к двери, помедлил секунду и резко распахнул ее...