Кто есть кто

Те же подружки, что раньше сокрушались и сочувствующе кивали, выслушивая ее жалобы, теперь все, как одна, встали на сторону Кисина: ты что! как это ты бросишь мужа, он же отец, ты одна не справишься!.. Они не понимали и не замечали самого главного: Вера в какой-то момент почувствовала, что Кисин висит на ней пустым грузом, балластом, который ей приходится тянуть на себе вместе с ребенком, учебой, работой и остальными проблемами. И в один прекрасный день она поняла, что без него ей просто станет легче.

«Я была как человек с гангреной руки или ноги. Если вовремя не решиться и не отрезать, то начнется заражение крови. Не отруби я вовремя все концы с Кисиным, так и сгнила бы с ним заживо, да еще и ребенок мучился бы. А так – да, тяжело было заново учиться жить и двигаться, сначала будто на костылях, потом будто на протезе… А потом уже шпаришь вперед без оглядки, чем больше работаешь – тем лучше себя чувствуешь, дни так и мелькают, и только диву даешься: неужели была у меня другая жизнь? На что я тратила лучшие годы? Выискивала обколотого мужа по девкам? Экономя копейки, на кислом молоке оладьи у плиты жарила по полдня? Портила себе здоровье, скандаля со свекровью из-за пригоревшей кастрюли? Тьфу!»

Они спали по очереди на одних нарах. Вера теряла счет дням. Все дни были похожи один на другой, как два пятака, ей казалось, будто прошла тьма времени с тех пор, как она попала в шестнадцатую камеру. Веру все еще не вызывали к следователю, но, поскольку такая задержка никого из ее сокамерниц не удивляла, Вера старалась не волноваться. Но это получалось плохо. Все чаще и чаще она вспоминала тот случай у ее подъезда. И тот телефонный звонок…

Контролер уже два раза заходил в кабинет и делал знаки, что пора и честь знать, гражданин адвокат. Засиделись, мол.

– Ну хорошо, – сказал я наконец, – мне пора. А завтра, гражданка… – я запнулся, не зная, как ее назвать, – в общем, завтра мы продолжим наш разговор.

Она встала. Пока она рассказывала, глаза ее изменились. Из тусклых, почти мертвых они превратились в глубокие, темные, и что самое главное – в них появилась надежда. И надежда эта, как ни крути, была связана с моими действиями как защитника. Может, это и есть самое главное в профессии адвоката – давать людям надежду? Может быть. Я еще не совсем разобрался.

– Я вас прошу, Юрий Петрович, – тихо сказала она, поднимаясь с табурета, – я вас очень прошу. Заклинаю. Узнайте, что с Димой.

– Скажите, а у вас есть родственники, близкие знакомые, друзья, которые могли бы подтвердить что вы – это вы?

– Ну конечно. На телевидении все – Петр Шовкошитный, например, потом, Лена, моя старая приятельница, она живет на Солянке в коммунальной квартире – дом 12, квартира 3. Если на то пошло, то и мой бывший муж, и его мать… Может быть, к нему отправили Диму? Мне бы этого очень не хотелось.

– А родственники?

– Нет. У меня нет родственников.

– Я понимаю… Сделаю, что могу. А пока – до завтра.

И ее увели. Перед тем как выйти из кабинета, она обернулась и мельком глянула на меня. Черт его знает, меня, конечно, нельзя назвать «людоведом», но что-то было в этом взгляде такое… Не может так смотреть человек, который «лепит горбатого» своему адвокату.

Я вышел из Бутырки через три часа в полном расстройстве чувств. То, что рассказала моя подзащитная, не поддавалось никакому логическому осмыслению. Конечно, если все это было правдой. Но с другой стороны, история слишком фантастична, чтобы оказаться выдумкой. Такого либо просто не может быть, либо…

Говорят, что любая криминальная история имеет прецедент. Иными словами, обязательно что-то похожее уже где-то бывало. Но в моей следовательской практике ничего подобного не случалось. Надо будет спросить у Турецкого: его опыт несоизмеримо больше моего…

Жаль, я по ночам не смотрю телевизор. Иначе была бы надежда на то, что я когда-либо видел эту Зою… то есть, возможно, Веру. Так и запутаться недолго.

Вернувшись домой, я набрал номер телефона больницы, в которой, по словам Генриха Розанова, лежал Барщевский. Надо же в конце концов выяснить, почему он ни разу не встретился со своей (а теперь моей) подзащитной.

Дежурная в регистратуре пошелестела листами журнала и ответила:

– Барщевский Валерий. Выписался.

– Как? – удивился я.

– Как, как, – разозлилась медсестра, – выписался, и все. Вчера еще.

Я позвонил ему домой. Опять автоответчик.

Интересно. Ну ладно, завтра поеду к нему сам.

Не могу сказать, что я так сразу поверил путаному и противоречивому рассказу Зои-Веры. Звонки, избиение у подъезда, похищение, больница, пластическая операция, заточение в тюрьму – все это было скорее из дешевого детектива, которых сотни на лотках у каждой станции метро, чем из настоящей жизни. Но с другой стороны, она так убедительно рассказывала каждую деталь… Хотя у человека в тюрьме времени много, чтобы напридумывать всяких небылиц.

В любом случае именно мне предстоит докопаться до истины.