Кто и как изобрел Страну Израиля

Статья Эпштейна, как и призыв Ахад а-Ама, осталась «голосом в пустыне». Концепция единоличного владения и исторического права на страну полностью доминировала в сионистском сознании, так что движению и в голову не приходило хоть в какой-то степени считаться с «непрошеными гостями» еврейской «Обетованной земли». Следует, впрочем, выразить недоумение: каким образом движение, секулярное в своей основе, невзирая на окутывавшую его легкую религиозную завесу, сумело превратить религиозные тексты, написанные в глубокой древности, в философскую основу (и главную опору) своих территориальных претензий?

Чрезвычайно поучительно, что как раз религиозное меньшинство, принимавшее участие в первых Сионистских конгрессах (с 1902 года называвшееся «Мизрахи»), в отличие от секулярного большинства проявляло определенную осторожность в отношении библейской страны. Оно трактовало новую национальную идею «возвращения в Сион» как земное, человеческое мероприятие, приближающее религиозное избавление; в отличие от сионистов, не веривших в небесные силы, члены «Мизрахи», основательно владевшие иудейским наследием, знали, что, хотя бог и обещал страну «сынам Израиля», он отнюдь не вручил им заодно с этим обещанием купчую о владении. Эта территория, именно ввиду своей святости, давалась древним евреям лишь на определенных условиях. Она никогда не была и не будет полной человеческой собственностью — даже если речь идет об избранном народе.

Первые религиозные сионисты видели в еврейском государстве решение реальных проблем еврейского населения, а не реализацию божественных прав. Поэтому в ходе шумной полемики об «угандийском плане» религиозные сионисты, в отличие от сугубо секулярных «палесгиноцентристов», не соглашавшихся ни при каких обстоятельствах отказаться от Святой земли, поддержали предложение Герцля и проголосовали за принятие предложения о «временном государстве-убежище». Лишь заметно позднее представители «Мизрахи» начали — и то нерешительно и изрядно самим себе противореча — выступать за реализацию «религиозного права на Эрец Исраэль». Многие предпочитают сегодня игнорировать тот факт, что в период между Первым сионистским конгрессом 1897 года и военным «чудом» 1967 года (в течение критических 70 лет!) большинство религиозных сионистов — за несколькими важными исключениями, наиболее ярким из которых был раввин Авраам Ицхак а-Коэн Кук[478], — занимали умеренные, наименее «собственнические» позиции по вопросу о земле и правах на нее[479].

В современном мире практически невозможно оправдать политическую практику, не подыскав ей универсальное моральное обоснование. Практика, разумеется, осуществляется при помощи грубой силы, однако без ценностной легитимации она остается временной и условной. Сионистское движение осознало это, еще когда делало свои первые нерешительные шаги; почти с самого начала оно обратилось к принципу исторического права, рассчитывая при его посредстве осуществить свои национальные цели. От Моше Лейба Лилиенблюма (Lilienblum) в 1882 году и вплоть до Декларации независимости государства Израиль (1948 год) еврейский национализм постоянно апеллировал к цельной системе ценностных и юридических самооправданий; общим знаменателем этой системы были «историческое право» и «право первенства» — попросту, «мы тут уже были — и теперь вернулись».

В то время как Французская революция породила концепцию «естественного права» народов на национальную территорию, Франко-прусская война создала этой концепции альтернативу — «историческое право». Между 1793 и 1871 годами во всей Европе укрепилась идея родины, нередко адресовавшаяся и к упомянутой альтернативе. Немецкие историки объясняли аннексию Германией Эльзаса и Лотарингии тем, что в далеком прошлом эти районы принадлежали германскому рейху. Французы, со своей стороны, поднимали на щит «право на самоопределение», позволявшее населению этих провинций самим решить, какому государству они принадлежат.

Со времени дискуссии о судьбе этих территорий правые националисты, а иногда и либералы предпочитали ссылаться на «исторические права», а левые либералы и социалисты апеллировали, как правило, к праву на самоопределение, распространявшемуся на все население, проживающее на проблематичной территории. С момента зарождения итальянского фашизма, добивавшегося аннексии хорватского Адриатического побережья на том основании, что оно некогда принадлежало Венецианской республике (а еще раньше — Римской империи), вплоть до сегодняшнего дня, когда современная Сербия требует — в память о знаменитом сражении 1389 года (против турок) и в силу того, что до самого конца XIX века в Косово проживало христианское большинство, говорившее на сербских диалектах, — распространения своего суверенитета на эту провинцию, принцип «исторического права» служил недурным горючим для самых отвратительных территориальных конфликтов в современной истории[480].