На каждом витке ближневосточного межнационального конфликта, теперь уже самого продолжительного в современную эпоху, сионистское движение пыталось «откусить» дополнительный кусочек земли. Общеизвестно, что после того, как «кусочек» приобретает статус священного с национальной точки зрения, расстаться с ним невероятно тяжело. Война 1967 года[634]
окончательно заперла Израиль в медовом капкане, вырваться из которого самостоятельно он не в состоянии. Отказ от части национальной территории, тем более, добровольный — вещь почти невозможная, несмотря на то что современная родина и ее границы — всегда лишь результат [относительно] недавнего культурного строительства. Даже если мы убедим самих себя и весь мир в том, что истинной сущностью сионизма было создание убежища для преследуемых евреев, а не завоевание воображаемой «земли праотцев», этнотерриториальный миф, направлявший сионистское предприятие и служивший ему мощным ментальным фундаментом, не сможет и не захочет отступить на третий план.Несомненно, когда-нибудь он умрет — подобно всем другим известным из истории национальным мифам[635]
. Однако всякий, кто не готов ограничиться абстрактным фатализмом, поневоле должен задать себе фатальный вопрос: не приведет ли смерть мифа к гибели всего израильского общества заодно с обществами наших территориальных соседей или же этот миф все-таки оставит их в живых?Короче говоря, кто в нашем случае скорпион? Один только сионистский миф — или же все созданное им и вокруг него сионистское национально-культурное предприятие несет в себе [его] параноидальные, изоляционистские гены и, следовательно, является историческим субъектом, с необходимостью шагающим навстречу нашей общей гибели?
Печальная судьба лягушки — не вопрос одного лишь будущего. Увы. Она давно уже — нескончаемые и мучительные прошлое и настоящее. Эти прошлое и настоящее однозначно задавали тон в данном сочинении. Они же буквально навязали ему послесловие, которое сейчас будет предложено читателю.
Послесловие. Деревня как притча и память как ее мораль
Что делаем мы в деревнях… оставленных без боя, друзьями? Мы готовы сохранить эти деревни, чтобы их жители могли вернуться, или хотим стереть самую память о том, что где-то тут была деревня?
Мы тоже карабкались на грузовики. Нас провожали
Изумрудная искра в оливковой тьме и лай
Собак на Луну, плывущую над церковной башней,
Но мы не боялись. Ведь наше детство
С нами не уходило. Было довольно рефрена: еще вернемся,
Еще мгновение — в свои дома…
Как только грузовики избавятся от лишнего груза!
После долгого и сумбурного путешествия по обширной «стране праотцев» я перехожу сейчас к одному-единственному маленькому местечку, рассказ о котором ярко иллюстрирует характер конструирования памяти и обустройства забвения в Израиле. Я решил, что перед тем, как поставить литературную точку, неплохо было бы задержаться в этой специфической точке пространства, засевшей в моей груди, как заноза.
Я работаю преподавателем истории в Тель-авивском университете, да и живу совсем недалеко от него. И мой кабинет, и моя квартира расположены на развалинах или просто на землях арабской деревни, жизнь которой оборвалась 30 марта 1948 года[637]
. В этот весенний день ее насмерть перепуганные последние жители, таща на себе свои пожитки, прошли по грунтовой дороге, ведущей на север, и постепенно испарились, стали невидимыми для тех, кто осаждал окруженную деревню. Женщины несли на руках младенцев. Маленькие дети, способные идти самостоятельно, тянулись сзади. Молодые поддерживали стариков. Больные и инвалиды ехали на ослах. Все они — в процессе беспорядочного исхода — оставили позади мебель, домашнюю утварь, чемоданы и опустошенные шкафы. Сбитый с толку деревенский сумасшедший, забытый в суматохе, не понимал, отчего его бросили одного[638].В течение нескольких часов осаждающие, ликуя, полностью овладели деревней, на которую зарились уже давно. В этом момент жители Аль-Шейх Муниса (Al-Sheykh Muwannis) исчезли со страниц истории «Страны Израиля». Их уделом стало полное забвение.