Кто Я?

Меня оставили в Ленинграде для обороны города. Кольцо вокруг города сомкнулось, и мы все оказались в глубокой блокаде. Было и холодно, и голодно, и сил не всегда хватало. Даже в окопах засыпали. Да, было и такое… Но мы выжили и защитили свой город. 1944 год ознаменовался окончанием блокады Ленинграда. Салюты были… Говорят… За день до торжества меня контузило залетевшим от врага в мою сторону снарядом. Как мне позже сказали: «В рубашке родился». Опять же ни одной царапины. В тот день меня привезли в госпиталь города без сознания. Позже я очнулся. В голове гудело, всё тело ломило. Я не мог открыть глаза, резало от любого света. Размазано слышались голоса. Прежде чем я снова потерял сознание, я услышал сочетание знакомых мне слов: «Маруся Алексеевна». Кто-то звал её помочь. Следующий раз очнулся я уже в поезде. Медсестра обтирала мой лоб мокрой тряпкой.

– Сестра. Маруся Алексеевна… Я слышал это имя в госпитале. У неё фамилия не Волкова случайно? Откуда она?

– Нет, солдатик, не Волкова. Олешко она. Ленинградская. Олешко конечно по мужу, а девичью фамилию я не знаю. Как её мужа на фронте убили, так она в медсёстры добровольцем пошла.

– А детки есть?

– Не успели заиметь, война началась. И родни не осталось никакой. Мать умерла от чего-то, отца в первую мировую убили. Старший брат потерялся. Говорила, что несколько лет ездила в какую-то деревню на могилу к деду, ждала, что он там появится. Не появился…

– А деревня не Сидозеро случайно?

– Да оно вроде.

Тут медсестру старшая по поезду окрикнула:

– Алевтина! Мы тут не справляемся, а она сидит, лясы точит.

– Пойду я. – постучала по плечу меня Алевтина: А ты выздоравливай. Фамилию уже знаешь, если нужно будет, найдёшь сам.

Поезд для раненых, в котором я ехал, направлялся в Московские госпитали. Уже через неделю меня выписали и комиссовали. В военкомате мне вручили заслуженные мною награды: Орден красной звезды, медаль «За отвагу» и ещё одну медаль «За оборону Ленинграда». Всё как положено, с именными книжечками к этим медалям. Вот такой красивый в гимнастёрке с наградами я вернулся на родной завод. Все женщины сбежались на меня посмотреть, а начальник, завидев меня, поприветствовал:

– Ну, здравствуй, Андрей Алексеевич! Ничуть не изменился. Красавец! В полном соку. Женить тебя срочно нужно, чтобы от нас не убежал. – сказал он и приветливо улыбнулся.

А вот меня это немного задело. Да, я не изменился – всё так-же, молод.

Через время сделал я запрос в военкомат про свою сестру. Очень сильно хотелось её найти. Очень надеялся, что это была именно она. На что получил ответ, мол, пропала без вести при освобождении Праги. Что делать, остался я без своей семьи…

Проработал я на заводе до полной победы над Германией, а затем призадумался. В это послевоенное время доверия к людям не особо было, везде данные про людей пробивали по линии НКВД и любого без документов запросто могли объявить шпионом и посадить в тюрьму, если не расстрелять. Я сменил район проживания и место работы. Устроившись на фабрику, я сразу сказал про якобы ошибку в свидетельстве о рождении на десять лет:

– Заметил, только когда уже на фронте был. А сейчас сами знаете, о замене даже заикаться не стоит. Чуть позже сменю.

И начальник понимающе кивнул головой:

– Ясно… Молод был? На фронт хотел? Что ж, похвально.

Занимался я ремонтом фабричных станков и всегда был на особом счету у начальника. Как-то этот начальник мне и предложил сменить свои документы через своих знакомых. А что я? Я и рад был. Заплатил сумму деньгами, и никто никому ничего не должен. А мне снова двадцать пять.

В шестидесятых я приехал в свою родную вымирающую деревню Сидозеро. Из всех домов в поддержании хозяйства остались всего четыре двора. И тех я не знал. Навестил дом, в котором я появился на свет: просел весь, накренился, забор весь завалился, огород зарос высоким бурьяном. Церковь тоже закрытая. Брёвна, из которых она была сложена, закрутило, пошло трещинами, краска облетела местами. Не кому за ней следить. Я перекрестился и вошёл вовнутрь. На алтаре всё ещё оставалась единственная икона Богородицы. Кто-то всё же навещал это место, ставил свечки. Доски с пола местами были сорваны. Наверное, ими и топили местную печку, чтобы согреться. Я еще раз перекрестился и пошёл навестить деда Захара. Встав на колени перед могилой, я положил руки на землю:

– Ну, привет, деда. Как ты тут? Как видишь, я всё ещё живой. Войну прошёл – ни царапинки. Всё вспоминаю, как ты меня по деревне хворостиной гонял. Сейчас вспоминаю и смеюсь. Каким я был сорванцом. А помнишь, как я тебе яйцо под тряпицу засунул в отместку?

Я начал обрывать на могиле высокий бурьян, когда заметил, что за мной сзади наблюдает пожилая женщина. Она подошла ближе, и недоумённо посмотрев на меня, спросила:

– Извините. Я тут подслушала. Это Ваш дедушка здесь лежит, не перепутали?

– Как же я деда Захара перепутаю? Сам его хоронил.

– Родной дед?

Я начал приглядываться к женщине:

– Вы его тоже знали?

– При жизни нет. Но он тоже мой дед.

– Маруся? – разглядывая черты лица, произнёс я.

Она кивнула головой. Тогда я продолжил: