Кто я такой, чтоб не пить

МАМА. Я вас провожу.

МИША. Где мы находимся?..

Номер телефона

Я у них родственником.

Они обе экономят деньги. И правильно.

Дочь в Германии, а мама уже плохо слышит.

Мы уже ей покупали слуховой аппарат.

Я уже его цеплял на себя. Чтоб показать в действии. Регулировал на себе. Потом вставлял ей в ухо. Ей очень понравилось, но носить отказалась.

А тут дочь, попавшая в Германию по состоянию здоровья, зная состояние здоровья мамаши, позвонила мне и быстро продиктовала свой телефон, чтоб мама ей позвонила.

И сэкономила этим огромные деньги.

Я взялся сообщить этот телефон ее маме, своей родственнице, отказавшейся от слухового аппарата категорически.

Здоровье уже не то…

И дело не в том, что я не могу кричать. Когда вырубается микрофон, а в зале полторы тысячи, а тебе нужно еще заглушить смех, чтобы сказать дальше – я с этим справлялся.

Но там же не переспрашивают.

И для них это не так важно…

Ну пропустит букву, спросит у соседа.

А здесь мы оба понимали, причем она тоже понимала…

Причем я говорю из Одессы.

Дочь в Германии.

Она в Москве.

И я не могу поехать и вставить ей в ухо аппарат.

Эта там одна.

Эта тут одна.

Эта там ничего не понимает по-немецки.

А эта здесь ничего не слышит по-русски.

И я их должен связать.

В больнице в Германии все в порядке, и питание четыре раза в день, и меню, как в ресторане – только жидких четыре выбора, и уколы – укус комара, и чистота… Но телефонный номер у них – пятнадцать цифр плюс сказать «плииз» плюс номер палаты «111» сказать уже по-английски, потому что по-немецки сказать… во всей Одессе…

Ну разъехался народ.

Английский оставшиеся как-то выучили по этикеткам.

Я же тоже не могу о здоровье передавать через Одессу из Германии.

Через мужчину не все передашь. Он искажает все равно…

Так что… Какой выход? Ну какой?..

Это уже сейчас, когда восстановился голос, я вдруг подумал, что можно было кому-то переслать по почте номер такой печатными цифрами. Слова по-английски русскими такими большими буквами, зуммер описать словами на бумаге.

Я, к сожалению, пытался устно объяснить, что не подряд, а через этот зуммер.

Вот там у нас первая стычка и произошла… Причем она даже не поняла, что я обиделся. Попытался объяснить, за что я обиделся, а потом продолжал номер диктовать…

Вот лучше было бы ей все это написать, послать кому-то факсом, чтоб ей занесли. Об этом я подумал дней через пять. У меня голос до сих пор не восстановился.

И кстати, только что… Ну только что… Я вспомнил… Она же не открывает посторонним, потому что не слышит дверной звонок.

Это я должен был из Одессы ей звонить, чтобы она открыла дверь, и объяснить, кто придет, что принесет и как этим пользоваться…

Друзей таких близких и терпеливых у меня не осталось, а нагружать посторонних… Нет… Есть какие-то рамки… Даже если он мне чем-то обязан. Нет… Значит, я все делал правильно.

Там телефон 8–10–49–208–309–46210, добавочный 111.

Вот этот добавочный, конечно…

Он меня, собственно, и вырубил.

Самого меня.

Аккумулятор в трубке садился дважды.

Ей хорошо, она на проводе.

А у меня радиотелефон.

Я бы на проводе не потянул.

Меня уже на шестой цифре мотало по квартире, било об стекло.

Я потом уже, когда очнулся, смотрю – холодильник открыт… Кофе с окурками… А я не курю… Я его в пепельнице заварил… Что-то ел вроде, уже не помню… Газ включен… Вот ужас… Ну, правда, не полностью… Кот несчастный… И, конечно, вырваны розетки… И телефон, и электричество…

Она же за границу никогда не звонила.

Она и в другой город не звонила.

Экономия всё, и аппарат у них старый, как ридикюль.

И район стал уже центральным…

Ну они там живут уже сто лет.

У них еще диском набирают.

Она говорит, что в кнопочном ничего не слышит. Да…

А в этом слышит, видимо…

Да…

Где-то на восьмой цифре у нас погас свет.

В Одессе вырубают веерно.

Так что я перезванивал через час.

На пятнадцатой опять погас свет.

У нас два раза в сутки веерно…

Сейчас прохожу по улице – все здороваются.

Немецкий номер мне кричат.

Слышно было по всей Каманина.

Аж в первых домах.

Дети смешнючие, особенно этот «плииз», потом «ван-ван-ван».

И когда я выкрикивал «ноль двести восемь»…

– Не ноль двести и восемь, – кричал я, – а просто ноль двести восемь. (Это дети мне рассказали.) Ноль два ноль восемь, – кричал я.

– Нет, не ноль два нуля восемь. А раньше ноль, потом два, потом ноль и только потом восемь.

– Почему потом? – кричал я. – Не потом набирать, набирать надо сразу. Не надо раньше. Нет, ноль два ноль восемь. Это не три нуля… Это ноль, потом ноль, потом восемь.

И тут я вспомнил, что первый ноль набирается только внутри Германии.

Снаружи его нет.

Вот тогда я, наверное, и заварил кофе в пепельнице…

Да…

Пить я начал на шестой цифре. Как все, по чуть-чуть.

А вдрабадан ушел, когда просил ее повторить, что она записала…

Нет… Я и сейчас… Уже столько дней прошло… Даже не знаю, что это было… Какая-то глубокая депрессия…

Я сейчас не могу не выпить.

Как вспомню ее вариант…

Восемь – один – десять – ноль – два нуля – двести.

Потом восемь – три нуля – девять – сорок шесть. Потом двести.

Потом зуммер…