Кто ищет, тот всегда найдёт

Вечерами тоскливо слонялся по камералке, помногу раз рассеянно рассматривая, кто что и как делает, и то и дело присаживаясь к своему столу. Как-то ненароком придумалась огибающая линия по максимумам сопротивлений, что давало возможность легко, просто и наглядно изображать электрическое поле в изолиниях. Раньше бы обрадовался, а сейчас даже не похвалил себя. Домой не торопился — боялся, что Горюн разговорит, и придётся сознаться в подлости. Но тому, слава богу, было не до меня. У него заболел любимый мерин, и вшивый профессор всё время посвящал животному, не замечая болезненного состояния человека.

Вдруг, ни с того, ни с сего, зарулил на почту и, удивляясь собственной сентиментальности, отправил первый в своей жизни перевод. Денег набралось столько, что адресовать отцу не решился и отправил матери. Она поймёт и простит, для матери дороги не деньги, а внимание. Пока почтариха неспеша оформляла куцый перевод, искоса взглядывая на симпатичного парня и заботливого сына, явно прикидывая свои безнадёжные шансы, я неожиданно узрел на её столе новёхонький каталог грампластинок.

— Можно, — спрашиваю, — позырить, — чем ещё больше поднял свой рейтинг. Она, поощрительно залыбившись, подала — сама-то, небось, не открывала и проигрывателя не имеет до сих пор. И какая охватила, наконец, радость, когда на первой же странице сообщалось, что всё, что есть в каталоге, можно выписать, причём, задарма, т. е., наложенным платежом. Сразу прикинул, на сколько могу растранжириться. И без долгой прикидки выходило, что меньше, чем на пол-аванса. Мне на житуху много не надо: Горюн прокормит, в крайнем случае, перебьюсь в долг со склада. Зато будет личная фонотека. Куда там Когану! Сел за столик и стал изучать. Читаю и ни бельмеса не воспринимаю, фамилии и названия произведений отскакивают от пустого котелка, как от барабана. Чайковского знаю, Бетховена знаю, Рахманинова — тоже, про Моцарта наслышан, но, оказывается, других композиторов, как собак нерезаных. Многие много чего насочиняли, поди разберись, что тебе понравится. Вздохнув, с сожалением вернул слепой каталог и надменно сообщил, презрительно сощурив глаза, что за неимением времени загляну попозже. Не удалось, а всё равно настроение подпрыгнуло, голова вылезла из плеч, а душа освободила зажатое сердце. Иду и радуюсь, что, проконсультировавшись с профессором, обязательно вернусь, испепелю взглядом почтариху и, насвистывая «Лунную сонату» навыписываю столько, что она окосеет от зависти.

Чтобы освободиться от лишнего спазма дурной энергии, пнул что есть силы — а она у меня немереная — заледеневший ком снега и чуть не всобачил в идущую впереди штучку. Но она и ухом не повела, чешет себе, метрономом переставляя стройные ножки — ноль внимания, фунт презрения. В белой шубке, в круглой белой шапочке и в белых меховых ботиночках — прям Снежная Королева. А меня так и подмывает подвалиться к ней, подхватить под руку и представиться, щёлкнув каблуками — я и щёлкнул валенками, сам не слышал: здрасьте, мол, мордасьте, позвольте вам помочь, я — известный первооткрыватель месторождения, что на Ленинскую. Оглядел первооткрывателя критически: малахайчик неопределённых цвета и формы, тёмно-потёртый овчинный полушубчик без двух пуговиц, серые растоптанные валенкоботы — сравнение явно не в пользу… не будем уточнять для кого. Пришлось, держа хвост пистолетом, заложить широкий вираж и обойти не нашего поля ягоду поодаль. Только ускорился, чтобы глаза мои её не видели, как слышу незабываемый голос, не раз подымавший меня со смертного ложа:

— Лопухов! Здравствуй!

От неожиданности я даже споткнулся сам об себя, повернулся на голос всем мощным торсом и замер — Ангелина! И она застопорилась. Нет, чтобы подойти. Ждёт. Пришлось мне подгрести.

— Ты хотел меня убить? — спрашивает, улыбаясь одними глазами, пряча нижнюю часть лица в пушистом воротнике. Стоит такая… как в кино.

— Нет, — оправдываюсь, — я нечаянно, — и прячу свою морду в поднятый воротник, не зная, что ещё сказать.

— Совсем пацан, — обидно пожурила она, наверное, в отместку за то, что не взял замуж. — Как нога?

— Зажила, — отвечаю, оживая духом, выставил ногу на пятку и покачал носком из стороны в сторону. — Как новая. Спасибо.

— Не за что, — смеётся, довольная, — больше не лазай по скалам. — Откуда знает? Когда это я проговорился? В бреду или под наркозом? — Лечить больше не буду.

— А я к Константину Иванычу обращусь, — упрямлюсь.

— И он не станет: уезжаем мы в Приморск на днях, — ошарашивает сногсшибательной новостью.

— А Марат?.. — бормочу растерянно и глазею на неё сверхидиотом.

Она ещё пуще хохочет.

— А Марат остаётся здесь.

— Так вы?.. — и хлебало раззявил, догадываясь.

Посерьёзнела.

— Да, — подтверждает, — мы… - и больше ни словечка.

А мне и не надо, я — сообразительный, я и без того чуть не подпрыгнул от второй за этот короткий вечер радости. Выходит, не такой уж я законченный негодяй, если помог устроить счастье двум бесконечно хорошим людям.