Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          Как-то так непроизвольно получилось, что жуя и прихлёбывая, я рассказал ему про все свои электроразведочные мытарства и о внезапном озарении, и чем больше рассказывал, тем больше убеждался, что озарение моё с гулькин хвост, и вообще: догадаться – не доказать. Обработка первичных материалов, конечно, важнецкое звено, но всего лишь первая ступенька в полной обработке. За ней, скорее всего, последует доработка первичной обработки, до чего я, можно сказать, и дотянулся. Её сменит составление понятных коррелограмм и схем и потом уж, как заключительная ступень в облака – геологическая интерпретация данных. Так что, когда договорил, то был уже опять на твёрдой земле.

          Радомир Викентьевич вынул из штанов платок-полотенце, аккуратно подтёр замасленные губы и усы, отряхнул крошки с бороды в ладонь-совок и положил кучкой на стол, прошёл к умывальнику и вымыл лапы, вернулся, не торопясь и что-то обдумывая, к столу, сел, отхлебнул со всхлипом полстакана подостывшего чая и, наконец, откликнулся на мою профессиональную исповедь.

          - Я вам завидую и сочувствую. – Как это? Одно другое вроде бы исключает. – Завидую потому, что вы заболели неизлечимой болезнью… - никогда не слышал, чтобы завидовали окочурику, - …творчеством. – Тогда другое дело. – Болезнь эта, как правило, наследственная, передаётся генетическим путём, и от неё не избавишься. Кто ваш родитель, если не секрет? – вдруг ошарашил неожиданным вопросом.

          Отвечать мне не хотелось, и я, свянув, буркнул в сторону:

          - Бухгалтер… даже на фронте не был.

          Горюн, подлец, весело рассмеялся:

          - Ну вот, - говорит, - я оказался прав. Хорошие бухгалтера – творческие натуры, и то, что его поберегли и не отправили в мясорубку, доказывает это. – Посмотрел на меня исподлобья строго и ещё ошарашил: - Вы что, молодой человек, хотели бы, чтобы отца загребли на передовую и там угробили?

          Я оторопел от страшного, несправедливого обвинения.

          - Хотел бы, чтоб он вернулся хотя бы с одним орденом, - и признался, - а то стыдно отвечать.

          - Таких счастливцев немного, - продолжал грубо резать по живому профессор, - и где гарантия, что вашему бы отцу повезло? Вы готовы задним числом рискнуть его жизнью?

          - Нет, конечно, - в этом я был твёрд. – Он много раз писал заявления на добровольную отправку, но ему всегда отказывали. Говорили: тыл – второй фронт.

          - И правильно говорили, - согласился, утихая, Горюн. – Вы ещё молоды и не научились по-настоящему ценить родителей. Хорошенько задумайтесь когда-нибудь: они дали вам самое дорогое для вас – жизнь, и уже это одно оправдывает их перед вами во всём. Вам остаётся только любить их и прощать и посильно помогать. Вы – их отражение: не любите родителей – не любите себя.

          Если бы кто знал, как приятна и целительна была мне отповедь профессора.

          - Отец стихи пишет, - покраснев, неожиданно выдал я тщательно скрываемую слабость родителя.

          Горюн снова рассмеялся.

          - И опять я прав: яблочко от яблони недалеко падает. Ваш отец – творческий человек, и вы ему наследуете. Болейте на здоровье. – Он допил чай и продолжил: - А сочувствую потому, что ждут вас многочисленные и очень болезненные шишки, ссадины, неожиданные подножки и толчки, незаслуженные оговоры и обидные предательства, глубокие разочарования и стрессы. Весь приятный набор будет зависеть от степени вашего заболевания. Терпите, не делайте резких движений, бойтесь кого-либо больно задеть – всё вернётся бумерангом. У нас умеют давить таланты, наш народ любит дураков и чокнутых, но терпеть не может умников. В общем – дерзайте. Удачи вам. – Он с хрустом потянулся. – Не мешало бы соснуть минуток этак с 200. Можно? – встал и направился к заправленной кровати.

          - Я договорился со Шпацерманом, - небрежно бросаю ему вслед, - живите здесь.

          Он живо повернулся, с неподдельным любопытством поинтересовался:

          - Он разрешил?

          - Не то, чтобы разрешил, - запнулся я, - сказал, что знать ничего не хочет.

          Горюн опять весело рассмеялся.

          - Этого достаточно. Надеюсь не очень стеснить вас.

          Быстренько разделся, аккуратно уложил грузное тело на скрипнувшие пружины и замер. Мне оставалось только последовать примеру старшего.

          Хуже нет, как вставать утром в понедельник. Но в этот я поднялся без ропота: спать некогда – нас ждут великие дела. Горюн уже смылся втихую. Критически оглядел мятую праздничную спецодежду, но, чтобы избежать издевательств опекунши, влез в неё и потопал ни свет, ни заря торить спозаранку тропу в науку. Скоро выйдя на улицу, не сразу и сообразил, что второй день шастаю без палочки. Ура! В приподнятом настроении, как никогда, почти вбежал в камералку – никого! Я первый! Такого тоже ещё не бывало. И на часах – без пятнадцати. Мог бы ещё дрыхать и дрыхать без задних ног. И никто не видит, никто не заметит подвига будущего лауреата, никто не отметит в биографии.