Кто хочет процветать (СИ)

— А разве я не прав? Я специально из мифологии пример привел, чтобы вам, как историку, понятнее было. Итак, это во-первых, а во-вторых, время не то, Верочка. Не то! Каждое время благоприятно для расцвета определенного вида искусства. Не появятся более художники, подобные да Винчи. Не возникнет на нашем горизонте новый Достоевский, одними ругаемый, другими почитаемый, но всех одинаково мучающий своими романами. И вы ничего такого не напишете. Всем вам, авторам детективных романов, не дает покоя самый знаменитый детектив — «Преступление и наказание». Всем вам хочется, жаждется, мечтается создать что-нибудь подобное, но…

— Не создастся, — насмешливо разочарованным тоном подхватила Вера.

— Вы на ходу мои мысли улавливаете, поразительно! — колко заметил Пшеничный. — А из этого следует, что раз уж мы живем в век компьютеров и невероятного технического прогресса, нам надо как можно быстрее и как можно больше заработать на золотоносной жиле массовой литературы. Заработать! А там… Кто знает, к чему приведет этот прогресс, может, книги выйдут из обихода и станут музейным достоянием.

— Я вас понимаю и согласна, но…

— Терпеть не могу эти дамские «но»! — резко бросил Пшеничный. — Ну какого черта вам неделями сидеть над одной рукописью? Повторяю, не те сейчас запросы, взгляды!.. Поймите, утерян натуральный звук! Настало время синтеза. Время компьютерной литературы. Раньше все было натуральное, от природы: клей, древесина, потому и звук музыкальных инструментов был натуральный, завораживающий… И писали от руки. Перо, чернила — тоже, кстати, были натуральные. Сейчас — другое. Можно, конечно, писать пером и даже при свече, но вряд ли вы будете услышаны. Вы попросту потеряете время. Другие раньше вас скажут то, что вы хотели, пусть хуже, но раньше… Ваша книга, еще не появившись, уже устареет! А вы, — глядя в глаза Астровой, говорил Станислав Михайлович, — работаете за компьютером. Значит, литература ваша — компьютерная.

— Вот потому и правлю ее от руки!

Пшеничный закурил и, задрав подбородок, выпустил изо рта струйку дыма.

— Дерзкая вы, Вера. Но все равно, ничего, что стоило бы правок, потери времени, вы не напишете, — помимо воли начал заводиться Станислав Михайлович.

Он подошел к бару, налил себе и Астровой немного сухого мартини.

— Самое ценное, что? — спросил он и сам же ответил: — Жизнь! Но что ценнее: жизнь человека не плохого, не хорошего или портрет Моны Лизы?.. А представьте, вот стоит такой человек, присоединенный каким-то самым невероятным образом проводками к этому портрету. И можно спасти только одного, другой — погибнет. Как быть?..

Губы Веры шевельнулись, но не для ответа, а в замешательстве.

— Но «Джоконда» для человечества — это же не просто картина, даже чудесная. «Джоконда» — это часть самого человечества. И вот ситуация — абсурдная! Смотрим! — запросто предложил Пшеничный Вере войти в созданную им ситуацию. — Первое, что попадает в поле зрения, — глаза. Глаза человека, вопиющего о сострадании и спасении: «Я — плоть, я кровь — мне страшно!! Она — это всего лишь холст и краски». Как я заметил в начале, для примера я взял простого человека, не наделенного философским складом ума, который мог бы мыслить приблизительно следующим образом: «Умру сейчас, или через год, или через пятьдесят лет, какая разница?! Даже если что и создам полезное, оно все равно будет не сравнимо с Моной Лизой. И то, еще создам или нет?!» Но перед нами — человек простой, не обремененный глубокими мыслями. И потому в глазах его — жажда жизни, мольба к ему подобным: «Спасите!»

И взгляд Джоконды — сначала такой, каким мы его привыкли воспринимать: чуть насмешливый, отчужденный… В глазах — века, не более. И вдруг — глаза Леонардо! «Я душу оставил на Земле! Вам! Мне без нее дико, невыносимо. Но я ее оставил, и вы не убережете?!»

Теперь зададимся вопросом: что этот человек? Что он оставит после себя? Выводок потомства. И все! А «Джоконда», она то, что жизнь имеет смысл, что мир не погибнет. Он не исчезнет, пока в нем есть улыбка и душа Леонардо! И как быть?

Вера задумчиво пила мартини.

— Ну вообще-то спасти человека! Хотя… — Астрова не договорила, но смысл был понятен.

— Хорошо, спасем! Но вопрос для нас с вами не в этом, а в том, сразу ли решат спасти или будут думать, спорить?

— Конечно, спорить! Еще как спорить! Миллионы найдутся, кто выберет Мону Лизу.

— Ну, Вера?! — внезапно перешел на спокойный, дружелюбный тон Пшеничный.

— Что?

— Как что? — искренне удивился он. — Я вам такой пример придумал, опять-таки связав его с историей, а вы!

— Да что я? — недоумевала Астрова.

— Да то, что если бы все, что вы написали и еще напишете, противопоставить в подобной абсурдной ситуации жизни человека, то никто и секунды думать не станет, тотчас все единогласно решат: взорвать к черту и книги, и дискеты этой Астровой. Человека бы только спасти!

Вера понимающе кивнула:

— Смысл тот же: какого черта сидеть и выписывать мелодику предложений, переставлять слова в поисках гармоничных сочетаний. Настукала — и готово!