Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— Нет, так нельзя, — убежденно возразила она. — Ведь отец здесь мастер, а до того, как со мной это случилось, он был старшим мастером. И меня здесь все знают! Нет, нет, лучше мне оставаться дома, пока не выйду за кого-нибудь замуж.

Некоторое время царило молчание. Ладонь, прижимавшая его голову к теплой мягкой груди, разжалась. Девушка высвободила другую руку, и вот уже обе ладони подняли его голову, их губы коснулись друг друга, и на сей раз губы девушки не были плотно сжаты. Рот ее полуоткрыт, губы мягкие, кажется, будто от поцелуя они распускаются, как почки.

На секунду губы Хильды отстраняются, она издает звук: удовлетворение, глоток воды после долгой жажды — а затем ее рот словно падает с ночного неба на его губы, пьет, требует, обжигает, становится полным, горячим, нежным…

Ни звука, ни слова, ни ласкового имени. Два страждущих наконец-то утоляют жажду. Тихие бесконечные поцелуи — а в промежутках Куфальт вслушивается в ночной ветер в лесу, сучки со скрипом трутся друг о друга, внезапный ветер кружит осеннюю листву, далеко-далеко слышен гудок автомобиля.

И пока Куфальт, не переводя дыхания, пьет, безграничная печаль наполняет его сердце: ушло, еще целую, но все уже ушло… Все в самом начале, и уже конец. И еще: у детей должен быть отец… его зовут Вилли… пока не выйдет за кого-нибудь замуж… ушло, ушло вместе с поцелуями…

Бедная, скудная земля, вместе с утолением желаний приносящая печаль, планета, едва согретая лучами солнца и уже окаменевающая от ледяного холода… холодный жар, бедный Куфальт…

Ах, как они целуются, обнимаются, часто дышат, мозг пылает, сердце трепещет, перед глазами пляшут огоньки, словно тлеющие в пепле угли. Они целуются все более страстно, жадно, с упоением, но в голове Куфальта роятся злые мысли: «Ты хитра, а я похитрее тебя… Хочешь поймать меня, а я, может, поймаю тебя…» — и его рука скользит с плеча под пальто, по блузе, на грудь, берет ее. И его нога трется об ее ногу.

Хильда вскакивает. Будто железка от магнита отрывается она от него.

Какое-то время оба стоят шатаясь. Она — он чувствует это даже ночью — трогает свои волосы, как делала это вчера на танцплощадке.

— Нет. — Он слышит ее шепот. — Никогда-никогда.

— Я только хотел… — торопливо говорит он.

— Если ты этого хочешь, — произносит она, — тогда нам лучше тут же разойтись. С меня одного раза хватит.

Она вздрагивает. Берет его под руку.

— Пошли. Холодно. Давай немного пройдемся.

Они идут. Нет, она не обиделась, но… от этого никогда не избавиться, думает Куфальт. С нее действительно хватит. Она боится. И говорит:

— Тебе не пора еще домой? Что скажет отец?

— Отец играет в кегли.

Даже в темноте она находит нужную тропинку. Городской парк не такой уж маленький, а она — знает каждую тропинку.

— Нам нужно свернуть влево, там, где все черное-пречерное. Тогда мы выйдем к шалашу.

«Сколько раз она гуляла здесь с другим, — думает Куфальт. — Или с другими. Кто отец — неизвестно, и потому за ребенка никто не платит. И надо же было мне появиться тогда, когда она больше никого не хочет. Всегда мне не везет».

— Тот маленький толстяк, с которым ты был в Рендсбургском трактире, он что, твой друг?

— Брун? Да, — отвечает Куфальт. — Он мой друг.

— Остерегайся его, я слышала, он грабитель и убийца.

— Грабитель и убийца… — сердито говорит Куфальт. — Что ты знаешь об убийцах? Он славный парень.

— А в тюрьме сидел, — упрямится она. — Я это знаю наверняка.

— Ну и что? — спрашивает Куфальт. — Ты считаешь, что это ужасно?

— А это как посмотреть, — заявила она. — Я бы не хотела такого. И безработного тоже не хотела бы. Сам подумай, жить на пособие и целый день терпеть мужика в доме! Да у меня таких могла бы быть целая куча.

— Да, — говорит Куфальт.

Ему показалось, что она еще дальше отстранилась от него. С ней было так хорошо, пока оба молчали, а теперь, когда заговорили, они отдаляются друг от друга.

— Да, — повторяет он.

— Где ты работаешь? — спрашивает она. — Сидишь где-нибудь в бюро или работаешь продавцом?

— Нет, я работаю в газете, — говорит он.

— Вот здорово! — вырывается у нее. — У тебя наверняка много контрамарок. А нельзя нам в ближайшее время сходить в кино?

— Не знаю, — в нерешительности произносит он. — Нужно сначала посмотреть, как это сделать. Ведь у нас в «Городском и сельском вестнике» есть еще люди.

— Так ты работаешь в «Вестнике». — Она немного разочарована. — А я думала, в «Друге». Мы всегда выписываем «Друга». Ведь «Друг» гораздо интересней!

— Но ведь вы не читаете «Вестника»?

— Нет, мы его читаем. Но мы привыкли к «Другу». Может быть, «Вестник» стал лучше, — примирительно произносит она. — Я ведь не знаю, мы всегда пробегаем «Вестник» только глазами. Пойдем, вот и шалаш. Может быть, там будет теплее.

— Нет, — говорит он. — Мне хочется домой.

— Ну вот, ты и рассердился! — растерянно восклицает она. — Это из-за того, что я говорила о «Вестнике»? Никогда больше не буду говорить плохого о «Вестнике», обещаю!

— Нет, я устал. Хочется домой, — говорит он.