Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

И Петров уже далеко впереди. Там стоят в стороне от остальных двое бравых молодцов в коричневом, — видимо, каторжные, ждут здесь пересылки. Эти двое под шумок успели сделать три шага к остальным и сошли с линолеума на натертый цементный пол — наверное, хотели поговорить со здешними обитателями, может, разжиться табачком…

— Стоять, где стояли, господа хорошие, на линолеум, прошу на линолеум! Попрошу вот сюда!

Каторжане не удостаивают его взглядом, оба стоят, глядя в одну точку прямо перед собой, будто ничего не слышат, и с места не двигаются. Куфальт опять отмечает про себя, что эти совсем по-другому обращаются с начальством. Здешние заключенные стараются втереться в доверие, чуть ли не набиваются в приятели, а каторжане тюремщиков как бы не видят, они для них пустое место.

Тут Петров уже всерьез бесится:

— А ну, на линолеум! На линолеум!

Те двое по-прежнему ничего не видят и не слышат. Однако вроде бы невзначай делают шаг назад, потом другой, третий и оказываются на линолеуме. Надзирателя они как бы вовсе не видели.

Дверь в лазарет открывается. Появляется главный больничный надзиратель в белом халате:

— Начинаем прием!

— По двое в лазарет! Марш! — рявкает Петров.

И в тот же миг рушатся тишина и с таким трудом восстановленный порядок. Полсотни арестантов с шумом и гамом втискиваются в узкий коридорчик с лесенкой, ведущей в лазарет. Петров старается не потерять из виду хотя бы тех двоих, в коричневом, но они тут же смешиваются с толпой местных арестантов, с кем-то заговаривают, что-то хватают…

— Ну, погодите! Все равно обыщу и отберу табак, собачьи души! Эй ты, отвали от них! А вы оба — сюда!

— По двое разберись! Лицом к стене, спиной друг к другу! Обувь снять и поставить рядом! — командует главный больничный надзиратель.

Все повинуются, кого-то вызывают, один из арестантов исчезает за дверью врачебного кабинета, вслед за ним туда же проскальзывает и надзиратель.

— Сегодня опять будут тянуть резину до скончания века, — шепчет Куфальт Малютке Бруну, оказавшемуся теперь рядом.

— Как знать, Вилли, — тоже шепотом отвечает тот. — Раз на раз не приходится. Иногда больше полсотни за полчаса пропускают. Слышишь, уже завелись.

Из кабинета врача доносятся ругань и крик, дверь распахивается, вылетает красный от бешенства пациент.

— Но я же в самом деле болен! Я буду жаловаться в управление! Я этого так не оставлю!

— Да ладно, идите уж, идите! — подталкивает его в спину надзиратель.

— Симулянты проклятые! — слышен крик врача. — Я вам покажу! Следующий!

— Похоже, нынче дело не выгорит, — произносит Бацке, оказавшийся тоже рядом с Куфальтом, но по другую руку. — Уж коли на первом так завелся…

— По крайней мере, до нас очередь быстрее дойдет. Хочу еще в футбол поиграть. Ты небось тоже?

— Пока не знаю. У меня сало все вышло, придется раздобывать.

— А что — раздеваться догола придется? — спрашивает Куфальт.

— В Фульсбюттельской тюрьме догола требовали. А как тут у вас, в Пруссии, не знаю, — отвечает тот.

— Чепуха, — шепчет Брун с другой стороны. — Ничего врач не будет смотреть. Он на нас и не взглянет.

— Не верю, — отвечает Куфальт. — В Уголовном кодексе написано, что перед освобождением заключенных положено тщательно обследовать на предмет установления здоровья и трудоспособности.

— Мало ли что там написано.

— Значит, ты считаешь, не придется нам раздеваться?

Бацке шепчет

— Ну, Куфальт, выкладывай, что ты там стибрил и на себе прячешь? Либо бери в долю, либо…

— А ну тихо, разболтались, как бабы, — кричит Петров. — Не то ключами по шее съезжу!

— Господин старший надзиратель, можно в уборную? В животе что-то режет и пучит! Да и врача до смерти боюсь! — ухмыляется Куфальт.

— Ладно уж, сходи, оправься, старина. Вон в ту, ближнюю. Смотри, не кури там, а то запах останется, доктор будет ругаться.

— Будьте спокойны, господин старший надзиратель.

Куфальт заскакивает в уборную и прикрывает за собой дверь.

На всякий случай он спускает штаны, но потом, заслонив спиной глазок, быстро вынимает из шарфа банкноту и сует ее поглубже в носок («Так-то, Бацке, нечем нам с тобой делиться»), потом приводит себя в порядок, спускает воду и вновь становится в строй.

Петров приоткрывает дверь уборной, всовывает голову в щель, принюхивается и удовлетворенно возвращается на свое место.

— Не курил, не дымил, молодец, Куфальт.

Куфальт искренне тронут этой похвалой.

Однако Бацке не отстает:

— Ну, Куфальт, друг, как сделаем — явишься к доктору с товаром или мне придется?..

И Куфальт решается на ответный удар:

— А у тебя как дела с толстым евреем и голой девкой в окне? Так что, друг, отвали, не на такого напал!

— Ага, понял! — ухмыляется Бацке. — Ты тоже взял этого дурня за жопу! Чисто сработано! Чисто!

Из угла доносится раздраженный голос:

— Сколько нам еще здесь стоять на холодном полу в одних носках? Черт те что вытворяют! Буду жаловаться!

Петров отвечает с ухмылкой:

— А, господам-каторжанам что-то не по нраву? Так доктор распорядился. Ничем не могу помочь, господа хорошие. Жалуйтесь ему самому.