Кто нашел, берет себе

Он сел в «Бискейн», купленный легально, но теперь оборудованный краденными номерами штата Мейн. Кертис полз медленно мимо цементной дорожки в сторону туалетов, подтягиваясь на руках и едва отталкиваясь ногами, оставляя после себя кровавый улиточный след. Трудно было что-то предсказать, но Моррис подумал, что тот попытается добраться до телефона-автомата на стене между мужским и женским туалетами.

«Все должно было пойти не так», — подумал он, заводя машину. За свой необдуманный поступок он сделал дурость, и теперь его, вероятно, поймают. Это заставило его вспомнить, что в конце сказал Ротстайн. Тебе сколько-сколько лет? Двадцать два? Двадцать три? Что ты знаешь о жизни, тем более о литературе?

— Я знаю, что не продаюсь, — сказал он. — И этого достаточно.

Он медленно направил «Бискейн» в сторону человека, что полз по бетонному тротуару. Ему хотелось убраться отсюда, мозг требовал бежать отсюда как можно быстрее, но дело нужно было сделать аккуратно, без лишнего шума.

Кертис обернулся, глаза за грязными волосами, словно в лесных чащах, широко распахнутые и полные ужаса. Он с трудом поднял одну руку слабым останавливающим жестом, а затем Моррис перестал его видеть, потому что мешал капот. Осторожно двигая рулем, он продолжал красться вперед. Нос машины ударился о бордюр. Сосновый освежитель воздуха на зеркале заднего вида подпрыгнул и закачался.

Потом ничего… и еще ничего. А потом машина снова наехала на что-то. Раздался приглушенный шелчок, как будто маленькая тыква, взорвалась в микроволновке.

Моррис повел рулем влево, и машина еще раз легонько вздрогнула, когда «Бискейн» вернулся на свое место на парковке. Посмотрев в зеркало, он увидел, что у Кертиса нет головы.

Нет, голова, конечно, была, но раздавлена. Расплющена. «Здесь талант не расплескался», — подумал Морри.

Он подъехал к выходу и, дождавшись, когда дорога опустела, рванул вперед. Следует остановиться и проверить передок у машины, особенно колесо, которое переехало голову Кертиса, но сначала он хотел отъехать миль на двадцать. По меньшей мере на двадцать.

— Вижу в своем будущем автомойку, — сказал он. Это показалось ему смешным (чрезмерно смешным — выражение, значения которого не поняли бы ни Фредди, ни Кертис), он рассмеялся и смеялся долго и громко. Моррис тщательно придерживался разрешенной скорости. Он наблюдал, как одометр отсчитывает мили, и даже на пятидесяти пяти каждое вращение, казалось, длилось пять минут. Колесо, наверное, оставляло кровавый след, который вел к выезду с парковки, но он, видимо, уже оборвалась. Давным-давно оборвалась. Однако все равно нужно было снова двигаться неглавными дорогами или даже по дорогам третьего класса. Было бы разумно сейчас остановиться и выбросить все записные книжки и наличные тоже — куда-то в лесополосу. Но он бы этого не сделал. Никогда.

Шансы пятьдесят на пятьдесят, сказал он сам себе. А то и выше. В конце концов, никто не видел машины. Ни в Нью-Гемпшире, ни в других местах.

Он подъехал к заброшенному ресторану, остановился на боковой парковке и осмотрел передок и правое переднее колесо машины. В общем, ему показалось, что все выглядит достаточно хорошо, только на переднем бампере осталось немного крови. Сорвав пучок травы, он вытер ее. Потом сел в машину и поехал на запад. Он был готов к дорожным патрулям, но ему не встретилось ни одного.

За границей Пенсильвании, в Гованде, он нашел мойку-автомат для машин. Щетки потерли, струи поплескали, и машина засияла, как новая, — и снизу, и сверху.

Моррис ехал на запад, до маленького грязного жилого района под названием Жемчужина Великих озер. Ему надо было на время залечь на дно и встретиться с одним старым другом. К тому же дом — это такое место, куда, если ты возвращаешься, тебя всегда примут, — Евангелие от Роберта Фроста — особенно, если рядом нет никого, кому можно пожаловаться на возвращение блудного сына. Дорогой папочка удрал несколько лет назад, а милая мамочка сейчас проводит осенний семестр в Принстоне, читая лекции о «баронов-разбойников», поэтому дом на Сикоморовой улице, вероятнее всего, стоит пустой. У такого прекрасного преподавателя — к тому же еще и писателя, когда-то даже номинированного на Пулитцеровскую премию, — дом мог бы быть и лучше, но в этом надо винить любимого папочки. Впрочем, Моррис никогда не имел ничего против этого дома, это мать сокрушалась, а не он.

Моррис послушал новости, но не услышал ни слова об убийстве романиста, который, если верить той статье в «Тайм», был «голосом, громко призвал детей молчаливых пятидесятых проснуться и найти собственный голос». Молчание в радио было приятной новостью, но не неожиданной. Если верить источнику информации из колонии, домоправительница приходила к Ротстайну один раз в неделю. Был еще помощник по хозяйству, но он приходил только, когда вызвали. Моррис и его друзья-покойники не зря выбирали удобное время, поэтому можно было надеяться, что в течение ближайших шести дней тела не найдут.