Кто не спрятался

Больше всего она походила на пришедшую в запустение антикварную лавку. Какой-то склад некогда дорогих, но состарившихся теперь вещей, обновить которые у владельца никак не доходят руки. Огромное, как дряхлый вожак слоновьего стада, вольтеровское кресло с протертой до белизны, растрескавшейся кожей. Одинокий павловский стул с облезшей позолотой, с грубым протезом задней левой ноги. Рассохшееся бюро красного дерева с обширной замызганной, заляпанной пятнами, ободранной столешницей и множеством ящичков. На бюро живописно группировалась пара заплывших воском бронзовых канделябров, почему-то новенький, отчищенный, словно только из реставрации, прекрасный еврейский семисвечник, три пустые бутылки из-под портвейна “Алабашлы”, два стакана и пепельница литого стекла, полная окурков.

– Надо бы начать писать, – почесал за ухом Дыскин. – Только где присесть?

– Любил Витенька старые вещи, – тихонько прошелестел у меня над ухом Трофимыч. – Как заведутся лишние денежки, так тащит чего-нибудь в дом. Притащит – и меня зовет, укрепить, значит, для начала. Потом, говорил, разбогатею, будем все чин чинарем реставрировать.

– Разбогател, – хмыкнул Дыскин. – Приступим, что ли?

Трофимыч бочком-бочком подобрался к бюро и снова сунул свой длинный нос в пустой стакан.

– Ты чего там все время вынюхиваешь? – подозрительно и довольно нелюбезно поинтересовался Дыскин.

– Да так... – ужасно сконфузился Трофимыч. Лицо его покраснело от смущения, а кончик носа, наоборот, побелел. И тут я наконец вспомнил его.

Дочка Трофимыча, Аллочка, серая мышка, вечно молчаливая троечница, училась со мной в одном классе. Таким и запомнился мне Трофимыч: с красным лицом, на котором выделялся белый, словно отмороженный, кончик острого носа, и с вечным запахом свежего перегара. Матери там, кажется, не было, то ли умерла, то ли делась куда-то от хорошей жизни, но только в школу по вызовам ходил он, и учителя, разговаривая с ним, слегка отворачивались в сторону. Классу к седьмому он пропал, я узнал потом, что Аллочка запретила ему ходить в школу пьяным, а трезвым он, кажется, сроду не бывал.

Впрочем, сейчас он выглядел вполне прилично. Поэтому я, проходя мимо, кивнул и поинтересовался:

– Как Алла поживает?

Он заулыбался во весь рот, сверкнув ровным рядом искусственных зубов, и оттопырил вверх костлявый большой палец.

– Трое внуков! – и вдруг заторопился полушепотом: – А ведь я того... в завязке! Двенадцать годков уже – ни капли! Человек! Как зашился... – он выразительно похлопал себя по пояснице, – так ни-ни!

– То-то, я смотрю, нос у тебя, как у гончей, на запах тянется, – иронически протянул Дыскин, один за другим выдвигая ящики бюро, – суешь его в каждый стакан.

– Во-во, – энергично закивал Трофимыч, не заметивший дыскинской иронии. – Как завязал я, чой-то нюх у меня на это самое сделался, точно как у собаки. Природа, видать, свое берет. “Пшеничную” от “Сибирской” по запаху отличаю. А уж партейное вино или, к примеру, сухенькое... Там, в квартире-то, где убитый, значит, бутылка красивая была, не видал такой никогда. Вот и сунулся понюхать, – оправдывался он, – а в стакане-то...

– Стоп, – напряженным голосом сказал вдруг Дыскин, выдвигая самый нижний ящик.

Мы все сорвались со своих мест и столпились вокруг. На дне ящика лежал обычный молоток-гвоздодер с резиновой ручкой, на его торце даже невооруженным глазом была видна запекшаяся кровь. Рядом валялась большая связка ключей.

– Вот они, ключики, – неожиданно заблажил в наступившей тишине Панькин. – Ну, Малюшко, подлец, ну, ты у меня ответишь по всей строгости!

– При чем здесь Малюшко? – резко повернулся к нему Дыскин.

– А при том!

И быстро, захлебываясь, начал объяснять, что у них в доме на последнем этаже между подъездами специальные коридоры устроены, чтобы, значит, если где-то лифт поломается, можно было через другой подъезд пройти – и не вверх топать, а вниз, но что переходы эти, покуда лифты целы, закрыты обычно, потому как несознательные жильцы спокойно могут там целые склады устроить, загромоздить, сами понимаете, проходы, а пожнадзор...

– Малюшко при чем? – нетерпеливо оборвал этот поток Дыскин.

Малюшко оказался при том, что ключи от всех переходов должны храниться у каждого лифтера и передаваться по смене. Этот же разгильдяй держал их в ящике стола, а поскольку на месте ему, раздолбаю, все время не сидится – то перед подъездом прохаживается, то к кому-нибудь из жильцов зайдет, – ключики у него натуральна стибрили.

– Давно? – деловито поинтересовался Дыскин.

– С неделю, – почесал в затылке домоуправ. – Да вы его, сукина сына, спросите.