Кто не спрятался

– Порядок, – уверенно говорил в это время Дыскин. – Сделали обыск, нашли и сеть, и провода целую бухту. Он пока молчит еще, но это из упрямства. Я его домой отправил думать до утра. Или он завтра напишет мне чистосердечное, или я не профессор Дыскин!

Что-то творилось с милейшим Львом Ильичом, на нем не было лица. Марина бросилась к нему с салфеткой, стала промокать испачканные места, он вяло помогал ей. Неужели папа так расстроился из-за костюма?

– Сипягин? – повернулся он ко мне. – Вы сказали – Сипягин?

– Да, – подтвердил я. – А в чем дело?

– Как его зовут? – спросил он, и я уловил дрожь в его голосе. – Виктор Андреевич?

– Нет, – покачал я головой, внимательно его разглядывая. – Его зовут не так.

– Слава Богу, – вздохнул он с облегчением. – Значит, однофамилец.

Залившая было его лицо серость уходила. Черты снова стали твердыми, в глаза вернулась ясность.

– Ну-с, что вас еще интересует? – весело осведомился он.

И тут наконец Марина не выдержала. Взяв меня за руку, она сказала, делая ударение на каждом слове:

– Его интересует твоя дочь!

Через две минуты мы неслись как угорелые по улице, через пять минут мы ворвались в мою квартиру, через семь минут лежали в постели. А еще через два часа Марина объявила, что дико хочет есть. Я пошел на кухню и сделал бутерброды себе и ей. Мы сидели, зарывшись с разных сторон под одно одеяло, и она тихо говорила:

– Ты не смейся над ним, он вообще-то мужик неплохой. Это сейчас у нас все шикарно, а ведь раньше было не так. Он во Внешторге работал, и какая-то гадина его подставила, отец не любит про это говорить. Короче, была растрата. В валюте. И он сидел, представляешь?

Я кивнул. Чего ж тут не представлять.

– А мы с мамой одни жили. А потом отец вернулся. И долго не мог никуда устроиться. А ведь у него четыре языка! И вот это эспэ с корейцами. И деньги появились, и все такое. Он радуется, как ребенок! Понимаешь? Я снова кивнул. Чего ж тут не понимать. Марина сидела в уголке кровати сгорбившись, обняв коленки руками. Мне казалось, что лицо ее светится в темноте. Вдруг она спросила:

– А за что тебя из сыщиков выгнали?

– Ты откуда знаешь? – поразился я.

– Знаю. Люди говорят.

– Кто? – спросил я, напрягшись. – Кто говорит?

– Какая разница? – взмахнула она белеющей во мраке рукой.

– Есть разница, – настаивал я.

– Ну, Малюшко, лифтер. Он всегда все знает. Так за что выгнали? Или не хочешь говорить?

Я не хотел говорить. Зачем ей это? Она тихонько вытянула под одеялом ногу и коснулась меня своей мягкой, кошачьей подошвой. Она умела обращаться с такими дураками, как я. Стасик Северин был сейчас воском в ее руках. Он не хотел говорить, но сказал:

– Я убил человека.

Марина не удивилась, не ахнула, не всплеснула руками. Только спросила:

– Хорошего?

– Необыкновенно, – ответил я. – Выдающегося гуманиста всех времен и народов.

– Расскажи... – прошептала она.

* * *

В тот ясный и холодный осенний денек мы собирались брать группу Золотцева по кличке Хулиган. Председатель торговозакупочного кооператива “Роза” должен был привезти на площадь автовокзала в Химках восемьдесят тысяч, и мы очень надеялись, что Золотцев за такой суммой явится сам. По нашим оперативным данным; на нем были как минимум два убийства, и это он лично замучил пытками до смерти молодую женщину, бухгалтера кооператива “Содружество”. Имелись также сведения о нескольких изнасилованиях, о развратных действиях с несовершеннолетними, но ни потерпевших, ни свидетелей, готовых идти в суд, не было. Бывший десятиборец, двухметровый и стокилограммовый Хулиган умел затыкать рты. По самым приблизительным подсчетам, в его банде насчитывалось не меньше двенадцати членов. На вооружении обрезы, пистолеты, велосипедные цепи и стальные прутья.

Площадь была блокирована уже часа за два до назначенного срока. Собственно, основная работа возлагалась на одетых в штатское омоновцев, мы, оперативники, были на подхвате. Я, например, сидел в нашей “разгонке”, укрытой в одном из боковых проездов, вместе с водителем Виталькой, который непрерывно травил бородатые анекдоты. Неожиданности не планировались.