Кто не спрятался. История одной компании

Лора сидит на краешке мягкого стула, сжав колени. Не слышит, не реагирует на прикосновения, отделенная от участия незнакомцев реальностью собственного ужаса. Разбитые колени и локти горят, как засыпанные солью. За квартиру платить через четыре дня. Стол (две женщины, трое мужчин, счет примерно на две с половиной тысячи долларов, перспективные чаевые) затих от неловкости, растерянно пережидает ее присутствие. Аппетит съежился, разговор умер. В тарелках киснут нетронутые салаты, кремовая скатерть испорчена Лориной кровью. Ей давно известно, что мир устроен несправедливо, в нем нет логики. Но смысл отдельной человеческой жизни (чувствует Лора) – в том, чтобы хотя бы на время обуздать хаос, и она ведь преуспела. За шесть лет в железном городе отбила без счета его нападений. Не спилась, не скатилась. Не пала духом. У нее талия пятьдесят семь сантиметров, аккуратный нестыдный гардероб, хорошая работа и чистая комната в Кузьминках с диваном из ИКЕА, кредитным плоским телевизором и лохматым хозяйским «декабристом» на подоконнике. Маленькое протестантское Лорино благополучие держится на трех скучных слонах: труд, терпение и умеренность. Она научилась выкручиваться, не влезая в долги, вовремя вносить квартплату и класть деньги на телефон. И ходить между столиками, уклоняясь от чужих ладоней равнодушно и неуязвимо, как пассажир в вагоне метро. В самом деле успокоилась; решила, что городу больше нечего ей предъявить.

И тут же глупо, всухую проиграла мертвой остроносой рыбе с шипастой спиной, содержимое брюха которой оказалось важнее шести лет ее строгого послушания.

Из теплого сумрака снова появляется костюм, вежливо крадется к столу. В руках у него – запотевшее ведерко со льдом и стопка отглаженных льняных салфеток. Он сориентировался, взял себя в руки. Скандал исчерпан, спокойствию гостей ничего не угрожает. Зал уже отвлекся и снова безразлично загудел, осколки убраны, пол вычищен до сухого блеска. А салфетки можно будет потом выбросить.

– Разрешите мне, – деликатно шелестит он. – Ради бога, не беспокойтесь, я сам.

И мягко приседает возле онемевшей Лоры, черно-белый, как огромная монахиня, как раздувшаяся сестра милосердия.

Мокрый кусок льна сворачивается вокруг распухшего Лориного колена. Она вздрагивает от прикосновения начальственных пальцев и, зажмурившись, отворачивает голову и вцепляется в обивку сиденья. С этой минуты (знает Лора) пути назад нет; теперь ее точно уволят сразу, стоит ей разжать руки. Вышвырнут с волчьим билетом, а значит, из Кузьминок тоже придется съехать. И все придется пройти с начала: душную почту, голую кассирскую стойку в Ашане. Только в этот раз у нее на шее повиснут шесть напрасных лет и ни в чем не повинные диван и телевизор – беззащитные, как привыкшие к комфорту коты.

– А вот и ваш заказ! Примите еще раз наши глубочайшие извинения, – слышит она.

Костюм уже снова вертикален, скалится мстительно, как Щелкунчик. Лора открывает глаза и видит точную копию загубленного блюда – серебряный поднос, тяжелый ковчежец с осетровой икрой, хрустальную морозную водку. Легкость, с которой произведена эта замена, обесценивает огромность ее грядущего наказания. Правда невыносима: в роскошной, сложно устроенной ресторанной машине нет ни единого незаменимого звена.

– Что ж, раз всё в порядке, мы вас оставим. Да, Лариса? – сладко говорит костюм и берет ее под локоть.

И тогда Ваня выдергивает массивную икорницу из тающей ледяной крошки и ставит перед Лорой.

– Ешь, – говорит он. – Возьми ложку и ешь. Ну. Давай.

Причина, по которой Лора через тридцать минут уедет с Ваней (не получив расчета, не сняв черного форменного платья), – не в том, что раздувшийся от денег нувориш был к ней добр; это неправда. Он всего лишь захотел поставить на место занесшегося метрдотеля, накормив официантку икрой.

Причина, по которой Ваня заберет уволенную официантку прямо из-за стола и отвезет ее к себе домой сразу, минуя гостиницы для разовых случек, и оставит там навсегда, – не в том, что она красива, или слаба, или нуждается в помощи. В железном городе это вовсе не редкость.

Дело в другом: они оба – самозванцы. Обманщики, играющие чужую роль.

Ванино шумное богатство, впечатляющее его друзей, не выдерживает никакого сравнения с настоящими зубастыми капиталами, и в его жизни не бывает дней, когда бы он не помнил об этом.

Непереносимая, обжигающая Лорина красота ничем не обеспечена. В ней нет смысла, нет содержания. Женщина красива, только если сама принимает свою красоту, а Лора так убедительно презирает себя, что заражает этим каждого, кто дает себе труд всмотреться.

И вот Ваня и Лора, два одиноких самозванца, окруженные свидетелями их притворства, в течение тридцати коротких минут сидят рядом за уставленным бокалами столом, соприкасаясь локтями.

Те, кто много обманывает сам, становятся иммунны к чужой лжи, и потому мошенники и лгуны всегда без ошибки узнают своих. Томительный страх разоблачения, который испытывают оба, – вот что они сразу замечают друг в друге. И этот страх сближает их быстрее и надежнее, чем любовь.