Кто он и откуда (Повесть и рассказы)

Но Герасим сам напомнил ей о себе. Он поднялся и положил руку ей на плечо. Рука его была теплая и нежная.

— Ну, все прекрасно, — сказал он Борису, — договорились. А если вы отказываетесь от денег, разопьем там с вами бутылочку… От нее, я думаю, вы не откажетесь.

И он засмеялся. А Борис сказал ему, когда он кончил смеяться:

— А в смысле работы, в смысле каких-то этнографических находок или как вы еще говорите — край там вообще интересный. Там большие глубины, и говорят, что именно там монахи утопили свои драгоценности — около Мелюшки. Но это, конечно, к этнографии никакого отношения не имеет, я понимаю…

«Боже мой! — подумала Шурочка. — Что же это?»

— …Но и сама деревня, — говорил Борис, — интересна, конечно. Там когда-то занимались резьбой по дереву, прялки украшали, деревянные блюда, тарелки… Только я не знаю, это ли вам нужно?

Герасим был невозмутим.

— И да, и нет, — сказал он уклончиво. — Вы понимаете, и да, — он засмеялся, — и нет. — И развел руками.

— Ну, понятно, конечно, — доверчиво сказал Борис. — Всего ведь не предусмотришь.

«Да что же это? — думала Шурочка, чувствуя, как горят у нее уши. — Когда же он успел и ему сказать об этнографии… Боже мой, как нехорошо, как мерзко все это!»

В комнату вдруг вошла женщина с щеткой в руках и остановилась около двери. Шурочка, не поднимая головы, повела глазами и вдруг увидела старческие, худые ноги, обутые в какие-то мужские ботинки со шнурками. И, отчетливо выговаривая каждую букву, Шурочка сказала вдруг:

— Здравствуйте. Вы, наверное, мама? Вы извините нас…

— Ничего, — сказала старушка. — Ничего… Боря озеро знает. Ветер вот только сильный. Да ведь он у меня как рыба, сынок-то мой, работа у него такая: спасателем работает.

— Спасателем? — спросила Шурочка. — Ах, спасателем! — сказала она понимающе и подумала смятенно: «Какой же Герка… выдумщик, как стыдно…»

Герасим торопил ее, и, хотя старушка приглашала их отобедать вместе, они не остались и медленно побрели на пристань.

Оба молчали, и Шурочке казалось, что муж ее раскаивается и что раскаяние мучает его. И ей было жалко Сим-Сима.

«Он совсем не плохой, — думала она. — Он просто слабый, просто не верит людям и думает, что люди тоже ему не поверят и не поймут его. Иначе зачем этот глупый маскарад? Выдумал тоже — этнография! А теперь сам же мучается. Нескладеха моя, не умеешь ты попросту с людьми разговаривать… Хитришь…»

— Ну что, — спросила она, — что такой мрачный?

— Я?! Да что ты! Это я просто небритый. Между прочим, за этот месяц я отращу себе бороду и приеду в Москву с бородой. Как это тебе понравится?

— А я думала, тебе стыдно, — сказала Шурочка вопросительно.

Герасим засмеялся и, смеясь, говорил ей, как ребенку:

— Не-е-ет… С тобой просто невозможно! Ты не хочешь понять простой истины. Здесь, в провинции, не любят лодырей, не любят больше, чем где бы то ни было… А мы с тобой лодыри. Если бы я сказал, что мне нужна лодка для рыбалки, он бы просто не дал мне ее и, во всяком случае, не потащил бы ее на моторе за двадцать километров. А тут он даже от денег отказался. Я, видишь ли, привык всегда оставаться деловым человеком. Таково время! А он добрый мужик… А потом, ему просто надо дежурить на озере, просто ему надо работать — ведь он на спасательной станции, а на озере ветер. Ему ведь все равно, а тут еще выпить предлагают…

Шурочка молчала, слушая мужа, и ей было очень обидно сознавать, что он, может быть, прав в своих рассуждениях, что иногда так и надо в жизни. Но с каждым его словом какое-то нетерпение овладевало ею. Ей не хотелось слушать Герасима, говорить ему что-то, оправдывать или винить, но она все же слушала и, подчиняясь его логике, была покорна и тиха. Ей хотелось лишь одного: чтоб он взглянул на нее и сказал: «А ты у меня красивая баба!» Тогда бы она ему все простила и не вспомнила ни о чем. И еще ей хотелось сказать ему: «Сим-Сим, откройся…»

Борис спускался к воде, неся на плече канистру с горючим. Он устал, но терпеливо и ласково улыбался, блестя потными скулами, и Шурочка с особенной какой-то ясностью увидела вдруг его глаза и радостно подумала, как светел взгляд этих глаз, похожих на выцветшие карты.

У Бориса было две лодки: большая шлюпка с мотором и узконосый челн. Челн этот в отличие от прогулочных красных лодок был сухой и по-рыбацки легкий, стремительный. У него были высокие ребристые борта, удобные уключины, а на корме был вмонтирован деревянный садок для рыбы.

Борис неторопливо заливал горючее в бак, привязывал челн к корме шлюпки, потом долго копался в моторе. А гости стояли на берегу под шумящим тополем и смотрели на озеро.

Ветер как будто усилился, и лодки громче хлюпали и терлись друг о дружку, приплясывая. Озеро все так же мрачно темнело, но беляки теперь, казалось, уплотнились и, снежно-белые, вспыхивали как будто в ночи. Все озеро было обметано этими далекими и нестрашными отсюда беляками. Но Шурочка отчетливо представляла себе те отдаленные волны, которые, сбиваясь, рождали на гребнях снежные беляки, и ей было страшно подумать о себе среди этих волн.

— А вы не боитесь в такой ветер? — спросила она у Бориса.