Кто оплачет ворона?

В Вахшскую долину потянулись эшелоны спецпереселенцев. Первыми прибыли раскулаченные в конце тридцатых — дальневосточные корейцы. В начале Великой Отечественной войны — немцы Поволжья. В 1944-м — крымские татары, греки с юга Украины и даже небольшая группа голландцев — население двух голландских хуторов, существовавших на Украине с конца XVIII века. В 1945-м — болгары из Бессарабии. В начале пятидесятых переселили маленькое племя с гор Памира — язгулемцев — и горных таджиков из Куляба. Вряд ли стоит рассказывать, в каких условиях оказывались все эти пришлецы — не в лучших, чем на Колыме или в Коми: жара, малярия, пендинская язва и иные прелести азиатской жизни мало чем уступали морозам и гнусу.

Автобиография моего деда довольно подробно рассказывает о его работе в Вахшской долине. Но ни о переселенцах, ни о спецпереселенцах дед не упоминает. Стремление снискать славу писателя или хотя бы даже памятливого мемуариста было ему совершенно чуждо. Кроме того, должно быть, жизнь научила, что это просто-напросто опасно: писать «просто так» — о том, что не касается тебя напрямую и не имеет исключительно практического, лапидарного характера. Дед брался за перо только в случае конкретной надобности: означить адрес на почтовом конверте или составить автобиографию — чтобы обратиться в соответствующее учреждение с просьбой предоставить ему, честному работнику сельского хозяйства Таджикистана, немало сделавшему в республике на поприще развития хлопководства, персональную пенсию[20].

Рассказ о тех временах оставил Александр Трушнович. Судьба его складывалась самым причудливым образом. Солдат австрийской армии, перешедший на сторону России; один из немногих оставшихся в живых добровольцев Первой Сербской добровольческой дивизии русской армии, сформированной из военнопленных славян; офицер Корниловского ударного полка; сельский врач, переживший вместе с кубанскими станицами и «расказачивание», и НЭП, и коллективизацию, и «голодомор».

Ища способ покинуть Советский Союз, он оказался в Вахшской долине в надежде уйти дальше — в Афганистан. К счастью, он вскоре получил письмо из польского консульства с вызовом в Москву и уже в январе 1934 года вместе с семьей покинул СССР как югославский подданный в числе примерно двухсот семей других югославов — им позволили выехать в надежде, что в знак благодарности король Александр решит установить с Советским Союзом дипломатические отношения. Этого, впрочем, не случилось.

Что касается самого Трушновича, то 13 апреля 1954 года в Западном Берлине его, на тот момент председателя Комитета помощи русским беженцам, похитили советские агенты. Как выяснилось позже, он оказал активное сопротивление и на советскую сторону был доставлен уже «без признаков жизни». Факт похищения и убийства Трушновича был признан пресс-бюро Службы внешней разведки только после распада СССР. В 1992 году его сыну Ярославу были возвращены найденные у покойного бумаги, переданы копии медицинского освидетельствования и справки о захоронении.

Но книга воспоминаний осталась. И вот что он там пишет:

«В Баку, ожидая переправы через Каспий, стояли табором тысячи крестьян. <…> они пешком, на подводах, караванами перебирались в неизвестные русским места с непривычным климатом, где жили незнакомые им люди и царила малярия. <…> Весной, когда горные дороги стали проходимы, в Таджикистан снова хлынули потоки украинских и русских крестьян. Большинство шло пешком, голодные, больные, с детьми. Не все дошли до цели. Но дошедшие облегченно вздыхали; то, что творилось на Украине, оправдывало трудности пути. Целые деревни снимались там с насиженных мест, оставляя стариков и прощаясь с ними, как с покойниками. Здесь же почти для всех находилась работа: советская власть готовила подступы к Индии. Строились дороги стратегического значения, например от Куляба до Калай-Хума и дальше на Хорог. Создавались новые поселения и совхозы. <…> Больше всего бежало сюда с Украины, но немало и из Западной Сибири, где тоже был голод. Были даже из Олонецкой области, с Дальнего Востока, из Закавказья — со всех концов России. <…> Были немцы-колонисты, много татар. Были возницы-осетины, добравшиеся сюда с телегами и лошадьми»[21].

Из автобиографии Ивана Константиновича:

«Посевная кампания весны 1931 года протекала в наиболее тяжелом и напряженном состоянии потому, что на тракторах в основном сидели трактористы из молодежи местных колхозов, зимою подготовленные. В работе они допускали множество беспричинного простоя тракторов, с одной стороны, с другой — появление басмаческих банд и борьба с ними, как раз в период проведения посевной кампании, создавали у местного населения излишнее нервирование, беспокойство, боязнь и отвлечение от работ посевной…»

А вот снова из книги Трушновича: