Кто оплачет ворона?

Жизнь оказалась сильнее указаний Гусева. Но систематические грабежи кишлачного населения тоже не помогли улучшить положение подчиненных Врачеву отрядов, и вскоре оно дошло до катастрофического. Начальник Особого отдела Туркфронта, проводивший ревизию частей Врачева, писал: «Констатируется наличие определенного разложения, с каждым днем усугубляемого и грозящего тяжелыми последствиями. В 5-й стрелковой бригаде поголовное пьянство, грабежи, бандитский разгул достигли своего апогея. Высшее руководство потеряло всякий авторитет, распустилось окончательно. Штаб занят спекуляцией, на казенные суммы <…> ведет роскошный образ жизни. В то же время части голодуют, конский состав гибнет».

Похожая ситуация складывалась не только в Фергане. Недостаточность снабжения приводила к тому, что вопрос: грабить или не грабить местное население? — даже не обсуждался. Большинство красноармейцев было просто вынуждено заниматься мародерством и бандитизмом. Психологически надломленные, голодные, страдающие от эпидемий, умирающие из-за отсутствия медикаментов, лишенные элементарных бытовых условий, бойцы Красной армии совершали систематические набеги на кишлаки. Если же учесть, что многие отряды, задействованные в борьбе с басмачеством, формировались из амнистированных уголовных элементов, становится понятно, почему красноармейцы грабили местное население с особой жестокостью. Коренные жители, в свою очередь, отвечали тем, что пополняли басмаческие отряды…

Вот, например, какие сведения приводил ответственный политический работник Хидыралиев на секретном совещании со Сталиным и Троцким в Москве в июне 1923 года: «Характерен случай, когда к военным представителям советской власти явились представители населения района, где развито басмачество. Они заявили, что знают укромное место, где сейчас спят 20 пьяных басмачей: давайте их накроем. Однако комиссар потребовал, чтобы предварительно было уплачено 10 тыс. рублей красноармейцам. Изумленные жители ушли, перед тем единодушно подписав и оставив комиссару заявление насчет басмачей. Комиссар тут же передает это заявление брату главаря указанной ими басмаческой шайки». В результате все подписавшие заявление были поголовно вырезаны, а их дома сожжены басмачами.

Кроме всего прочего, в начале 20-х годов советская власть ввела непосильный продовольственный налог. Результатом стал массовый голод и недовольство не только коренного населения, но и проживавших в Средней Азии русских. На этом фоне продовольственное снабжение большинства басмаческих отрядов выглядело несравненно лучше, чем частей Красной армии, — не говоря уж о кишлачном населении. Поэтому вступление жителей в басмаческие отряды было связано в том числе и со стремлением решить продовольственные проблемы, защититься от голодной смерти.

Басмаческое движение являлось острой реакцией среднеазиатского населения на политику советской власти и затянулось на многие годы.

Последним событием басмаческой эпохи стало нашествие банды Ибрагим-бека. В марте 1931 года, когда он вторгся с территории Афганистана в пределы Советского Таджикистана, численность отряда составляла около 1200 человек[14]. Развернув массовую агитацию, ему удалось пополнить отряд. Наибольшая его численность составила почти три тысячи.

Однако регулярные части Красной армии вскоре разгромили банду, а сам Ибрагим-бек попал в плен. Это положило конец массовому басмаческому движению в Средней Азии.

10

Так уж получилось, что моя семья, начиная с моих дедов и бабушек, приняла участие в тех процессах, которые можно называть последним этапом значительного влияния России на Среднюю Азию.

Мой дед со стороны матери, Воропаев Иван Константинович, приехал в Таджикистан в 1930-м.

Уроженец Орловской губернии (1898 г. р., село Нижняя Любовша Ливенского уезда), он еще мальчиком трудился в хозяйстве отца. В семье было двенадцать душ. Вот что сам он отмечает в автобиографии, написанной в конце 50-х годов и хранящейся в моем личном архиве: «Бедность семьи была настолько велика, что никогда не ели свой собственный хлеб вдоволь и не далее начала декабря месяца».

В восемнадцать лет уезжает работать на рудник. Участвует в забастовочном движении за сокращение рабочего дня, улучшение снабжения рабочих продовольствием.

С 1918-го три года отдает военной службе — сначала простым стрелком, потом санитаром. Его выбирают секретарем местного отделения профсоюза медработников. В 1921 году Иван Константинович избирается в члены Ливенского городского Совета депутатов трудящихся.

В 1923 году Ливенский уком партии проводит отбор трудящейся молодежи для учебы на рабочих факультетах, и с 1 сентября 1923 года он — учащийся Елецкого рабфака.

Учебу совмещает с профсоюзной и советской работой: член уездного правления профсоюза «Медсантруд», член Елецкого горсовета.

По окончании рабфака в 1926 году для продолжения образования он направлен в Кубанский сельскохозяйственный институт.