Кто оплачет ворона?

У комбрига, с которого я начал, был водитель — сержант по имени Мирзо. Примерно одних с командиром лет, он служил по контракту, за деньги. Мне было интересно знать о нем буквально все — в особенности ту часть его жизни, когда он, прежде чем пойти в регулярную армию, четыре года воевал под началом одного из таджикских полевых командиров. Сказано: не спрашивай — и тебе не солгут. Я молчал, а если Мирзо сам начинал что-нибудь вспоминать, играл ленивое нежелание слушать его россказни: хмыкал, качал головой и даже выказывал некоторое недоверие.

Мирзо горячился, и мои простые уловки позволяли его разговорить.

Несколько дней нам довелось провести вместе — обычно на скамье в тени карагача близ казармы или в машине, дожидаясь, когда комбриг завершит свои дела и, вернувшись, сообщит, что нужно с кем-то там перекинуться словечком. И я многое узнал о сержанте.

В частности, Мирзо сожалел о распаде Союза. После 1991 года жизнь повернулась к нему не самой светлой своей стороной, бросила в войну, показала столько зла и несчастья, что его советское прошлое — прошлое простого водителя, мирно жившего и работавшего в одном из колхозов Гиссарской долины, — стало выглядеть баснословным, сказочным временем.

Как жизнь повернулась к нему, так он ее и понял. Понял, что все происходит из-за денег. И что честных нет, а есть только те, кто соблюдает или не соблюдает определенные правила. Первых он склонен был если не прощать, то терпеть. Вторые вызывали у него гнев и ненависть. Сам он был беден: ни черта себе не навоевал, а зарплату в бригаде, как я уже говорил, часто и подолгу задерживали.

«Эх, — говорил Мирзо, — пока Союз не восстановится, порядка не будет!»

И с горечью махал рукой.

Я молчал, никак не реагируя.

«Знаешь, как я жил, когда был Союз?» — настаивал он.

Я пожимал плечами — эка, мол, вспомнил. Была, дескать, у собаки хата…

Мирзо не отступал от своего желания поведать, как жил при Союзе. Горячась, он рассказывал, что ездил на бензовозе.

Я понимающе кивал. Тема бензина была больной, как я уже говорил, в 1997 году в Худжанде его можно было купить только трехлитровыми банками на перекрестках, но и на это ни у Мирзо, ни у комбрига обычно не находилось денег. (К счастью, все прочее стоило сущие гроши. Мы могли даже позволить себе потребовать в какой-нибудь забегаловке жареного кайраккумского сазана: разумеется, его подавали не целиком, а шкворчащими, сочащимися соком кусками, ибо кайраккумские сазаны вырастают до таких величин, что кости у них как у добрых баранов.)

«Знаешь, сколько при Союзе было бензина?!» — яростно настаивал Мирзо.

По его словам, при Союзе бензина было очень много. Ну просто навалом. Мирзо заливал его на нефтебазе в свой бензовоз и развозил по разным участкам колхоза. Потом возвращался на нефтебазу, чтобы пополнить запас в цистерне. Понятное дело, что бензин строго учитывался: хоть при Союзе его было ужасно много, но все же не настолько, чтобы вовсе не считать. При Союзе всему был счет, поэтому если в цистерне после развоза по каким-то причинам оставалось больше, чем должно было оказаться, Мирзо заезжал на речку, чтобы вылить лишний.

«Вот сколько было! — с горечью повторял он. И снова: — Нет, братан, пока прежний Союз не восстановится, ничего хорошего не будет!»

С тех пор прошло пятнадцать лет. Союз не восстановился. Комбрига уволили из таджикской армии. Он давным-давно покинул Худжанд и живет, кажется, в Воронеже.

12

Советская власть победила потому, что она — в отличие даже от власти царской, тоже не медом мазанной, — оказалась куда более решительной, жесткой, нетерпимой и безжалостной.

Она всегда перла совершенно против шерсти. И побеждала во всех сферах. Или объявляла, что побеждает во всех сферах. Проверить было невозможно: во всех сферах она всегда являлась единственным игроком.

То, что советская власть произвела мощную реформацию огромной страны, — это факт.

То, что идеи коммунизма в советском изводе, распространяемые советскими методами, не смогли сцементировать многочисленные кирпичи, из которых была когда-то это страна сложена, — тоже факт и тоже несомненный.

Второй факт тем более печален, что распад Союза мгновенно обессмыслил те невероятные жертвы, лишения и завоевания, к которым власть вынудила несколько поколений советских людей.

Или не обессмыслил? Ведь почти все из того, что в широком спектре деяний советской власти в Средней Азии можно назвать «хорошим», осталось на месте — заводы, фабрики, водохранилища, освоенная Вахшская долина, после веков запустения вновь превратившаяся в жемчужину края, и еще многое, многое другое.

И все равно Средняя Азия никогда не простит советской власти то, что в широком спектре ее деяний несомненно можно назвать «плохим». И всегда, что теперь ни делай, будет ассоциировать это «плохое» с Россией, с русскими.