Кто по тебе плачет

– Коламбель целыми днями что-то варил в котелке. Или вдруг не понятно для всех пропадал из города на день-два, на месяц. Он гулял по лесу, рвал таинственные травки, цветы, ягоды, собирал коренья, дикий мед, сухие ветки. Он уходил к берегу моря, чтобы встретить зарубежные ладьи и иноземными купцами, выпрашивал у них диковинные плоды, пряные листья, душистую кору для приготовления духов. Он спускали у берега на морское дно и рвал зеленые водоросли, набивал сумку прозрачными ракушками, черными крабами.

Дома юноша снова колдовал над своим котелком, варил еду, прибавляя к ней травки, сок винных ягод и граната, коренья, листья, зерна и орехи. Он замешивал тесто на соке заморских ягод и простокваше, на толченой коре, на тертом орехе, на яйцах и масле...

Придворные дамы открывали окна в замке, чтобы только подышать невиданным ароматом. И сам король, задолго до назначенного срока тайком подошел к дому садовника и не смог уйти. Жалобным голосом он умолял юношу дать ему отведать жареное мясо томленое в сметане пышный, как пена, хлеб, рыбу в лимонном соке, печеные каштаны в медовом соусе.

– Но, ваше величество, не кажется ли тебе, что мясу не хватает аромата луговой травки трилистника? В соусе нет орехов, тертых монастырских орехов с южной стороны дерева? У хлеба недорумянилась корочка? В медовом соусе хороши яблоки? Сок винограда хорош в прозрачной посуде, а не в глиняной кружке?

Бедный король упал на колени...

С этого дня все изменилось в королевстве. На солнечных долинах велено было выращивать виноград и выжимать из него сок. Бочарам велено было готовить бочки для виноградного сока. Гончарам велено было придумать прозрачную посуду. Алхимикам велено было забросить поиски Золотого Камня и заняться приготовлением закваски для теста. Каменщикам велено было строить новые пекарни, маслобойни, винодельни, таверны. Землекопам велено добывать глину и обжигать кирпичи. Плотникам велено было строить надежные корабли. Ткачам приготовить особую джинсовую ткань для парусов. Оружейникам – пушки для кораблей. Художникам нарисовать карты земель и океанов, чтобы отважные мореходы отправились туда, где растут невиданные плоды: гранаты, лимоны, душистые пряности.

Король выдал свою дочь за Великого Повара и, поскольку, самого короля тоже звали Коламбель, дал ему прозвище Коламбель Второй. То есть, равный королю. Но все потом решили: так принято, королям давать номера. И пошло: Коламбель третий, Людовик четвертый, пятый, восьмой, тринадцатый...

Коламбель Второй никогда ни с кем не воевал. Пушки у него были только для торжественных салютов. Он хорошо знал, кто и как сделает никчемным талант художника-пекаря. Она сказала не сразу:

– Ты хочешь меня отвлечь? Но если по-честному, разве тебе легко?

– Нет.

– А я тем более... Хочу домой. Схожу с ума от этой неясности.

В ее «неясности» звучали близкие слезы.

– Ты очень добрый. Но...

– Я просил тебя не терять голову... набраться...

– Чего?

– Терпенья.

– Терпенья?

– Мудрости.

– Мудрости?... Что же мне делать каждый день?

– А что вчера делала?

– На тахте... ревела.

Право, я не мог придумать, как утешить ее.

– Тебе не кажется, у нас давно уже нет хлеба, настоящего хлеба? – сказал я.

– Но его нет.

– Есть мука, дрожжи, сухое молоко, вода. Есть хорошая кухня в одном вагончике.

– Я не умею печь обыкновенный хлеб.

– А ты попробуй.

– Корить не станешь?

– Не буду.

– И смеяться?

– Нет.

* * *

...Ночью шел дождь.

Ливень, которому не было предела. Шум благодатный, нескончаемый, теплый – как утешенье, лился в открытое настежь окно, по всем неуютным оголенным нервишкам брошенного людьми дома. В комнате, в коридоре, на лестницах, переполненных этим гудом, звенела темная разливанная свежесть, не давая никакой возможности проснуться, поднять голову, осознать себя в плывущем движении звуков и времени.

Мальчонка прыгал под этим дождем, и вода струилась по нему, и ладошки смахивали брызги с волос, отважные ладошки в четверть моей ладони.

Звоночек мой, он прыгал под нарастающим ливнем, и сама стихия начинала светлеть вокруг него от ясной радости. Он прыгал счастливый, как всё, что осталось около него, без меня, вдали от меня...

Если я подойду к тебе, если трону тебя – сон улетит и ничто не размоет, не выплеснет горькую боль во мне...

* * *

Утром я вышел из дома. Ее в комнате не было. На тумбочке рядом с убранной постелью отражал солнечные блики фонарик. И большая поляна вдруг открылась передо мной в сиянии таких же маленьких бликов, несметной россыпью голубых, оранжевых, зеленых, ослепительно белых солнечных бликов.

Они подвигнулись вокруг меня, следом за мной, переливаясь волнами-брызгами по хрустящему от них стеклянному лугу.

Муравьиный мостик в таких же каплях нежданно прыснул под ногами водяной пылью, чуть не сбросив меня в зеленую мокрую смесь радуги с травой.

Дождь летний, грозовой, ночной, благодатный дождь. Или он смыл мои нечеткие опасения, погнал, унес по ложбинам и стокам, или с удвоенной силой навеял издалека то, о чем я боюсь думать...

В лесу было так же мокро, но все неподвижно.