Кто по тебе плачет

Тому и жизни незабвенной
Не возвратить, не возвратить...

Не возвратить, улетая, повторили скрипки, не возвратить, не возвратить...

Неужели все погашено и голос этот лишь отзвук, отсвет невозвратимого?...

– Не надо хмуриться, – очень тихо попросила она. – Подожди меня тут, я принесу тебе зимнюю сказку.

И принесла. В большой стеклянной салатнице фрукты с ягодами в сугробе мороженого...

Ее слова, морозное колкое вино развеяли, отдалили ту мелодию, заглушённую к тому же легким вальсом. Она танцевала со мной, как уводила от мелодии все дальше и дальше...

* * *

В полночь я укрепил над моей постелью картинку сына. Открыл заботливо застланную для меня постель с мохнатым одеялом. Но спать не хотелось. Я выключил свет и пошел на волю, побродить или рядом подышать. За дверью соседней квартиры шумела ванна, заполняемая водой.

На поляне черно от света в ее зашторенном окне. Фонарь оранжереи к тому времени погас. И там наступила ночь. Седая трава поблескивает одними своими вершинками от сполоха звезд на черном притихшем небе. Леса вокруг больше нет. Он слит в черноте поляны и она сама переходит в небо. Холодные блестки на траве незаметно и постепенно в холодные звезды.

Я прошел мимо ангара. В темноте мерцали бока машин, и холод железа доставал меня даже на расстоянии. Хорошо, когда холод. Нет воспаленности. Одна жесткость... И трава холодит, и ночь холодит. Можно постоять, никуда не спеша, смотреть на звезды, впитывая в себя успокоение холода.

Тому и жизни незабвенной

Не возвратить, не возвратить...

Заскрипел муравьиный мостик. Хожу по нему в темноте без фонарика, не падаю. Так хорошо изучил я мои владения...

В ее окне был еще свет, но горел, наверное, только ночник на тумбочке. Одинокий свет в черноте... Багряные шторы вдруг отодвинулись и я замер, не в силах ни отвернуться, ни уйти, ни крикнуть...

Она стояла перед окном обнаженная до истязанья, моего истязанья. Прислушиваясь к чему-то. Или смотрела на звезды, которых, может быть, и не видела. Себя не тая, никого не боясь. Кто заметит единственный теплый свет на всю охлажденную вселенную? Кто сможет обидеть, если так черно и глухо неодолимое пространство? Кто посмеет отнять, сломать одиночество?... Руки держали распахнутые шторы, готовые каждую секунду погасить виденье ночным пологом...

Я толкнул дверь, взметнул себя по лестнице, уже понимая неотвратимо, что будет. Боясь одного: незапертой двери, ее двери... Но мы так привыкли не запираться...

Она смогла только выдернуть свет и вскрикнула:

– Ты?

– Да это я, – последнее, что мог сказать.

И в темноте, незрячий, ослепленный, все же я видел ее всю... наконец-то всю...

* * *

На этом принято кончать любые записки. Но я не могу. Я не стыжусь. И как можно стыдиться огромной горячей радости? Я не умею рассказать о ней... Про жадно сминаемые губы, жадно сминаемую близость ее, ромашковый туман ее волос. Непокорность отчаянья, безоглядная уступчивость... в один миг, все вместе...

Наконец-то моя...

Пятая тетрадь

Перевернулся мир, изменился необратимо, но порыв нежности был охлажден сразу.

– Мы оба с тобой виноваты, и не надо ни о чем говорить...

– Я не стану просить прощенья. Не могу просить. Не хочу просить у тебя прощенья, – едва не кричу я.

Прощенье и радость несовместимы...

Она похорошела в то утро. Вся проникнутая уверенностью, добрым покоем. Но все делает молча. Безответная, замкнутая, грустная.

А я на канате, связан крепко-накрепко.

Нарвать последние цветы, бросить к ее ногам? Острить, изображать миленькую беспечность? Такой, видишь ли, пустяк...

Все переменилось. И деться вроде некуда. Работы нет.

Мы сидим внизу, в холле, на кухне пока неуютно. Ходить от плиты наверх накладно.

– Я займусь камином, – сказал я.

– Бежишь от меня?

Вот и попробуй понять. Взгляд непознаваем. Не то горек, не то нежен.

– И что ты начнешь делать, когда весь дом отладишь?

– Гараж... Там стенки в метр выложены с трех сторон. Дальше пойдут стеклянные блоки.

– Тебе интересно?

– Махина такая... Въезды будут на воздушном занавесе.

– Чтобы так и стояло все на месте?

* * *

Раньше не поверил бы никому, что на печку могут быть чертежи. На каждый ряд. Целая папка чертежей на двухэтажный камин...

Чтобы не разводить грязь в холле, не испортить пол, я придумал такую систему. Подвожу горбунка с кирпичом под окно кухни, поднимаю площадку до нужной высоты, беру кирпич прямо через окно.

Нашел мешки с глиной, переволок на горбунке деревянную баклагу, в которой разводили цемент, перекинул все это на кухню, замесил в баклаге рыжий порошок, подвез первый бурт кирпича к самому окну, поднял его над подоконником... И почувствовал себя снова занятым, погруженным в дело.

Рисунок печи ясно виден тут же на полу. Фундамент ее выложен в подвале. Обрызгиваю площадку водой, вспоминаю, как в мамином доме печник окунал каждый кирпич в поставленное рядом ведро, и, не ведая, зачем это нужно, я делаю теперь тоже самое, кладу на раствор мокрый кирпич, после каждого ряда, сверяя себя по чертежам.