Кто прав? (роман, повести, рассказы)

— Эх, Алексей Сергеевич, что тут толковать,— досадливо махнул он рукой,— шила в мешке не утаишь, а только не дело это ты, ваше благородие, затеваешь, верь моему слову, не дело.

— Чем же не дело?

— Как чем? — одушевился Степан.— Гоже ли ахвицеру с ахтеркой возжаться, да еще и в одной квартире жить? Ну, побаловался, коли такая блажь пришла, да и на сторону, играй отбой; а чтоб такую обузу на шею себе накош-лять — эвто уж совсем не резон, кого хочь спроси, всякий скажет!

— Нечего мне спрашивать,— загорячился Ястребов, досадуя на явную оппозицию со стороны своего денщика, которую он, впрочем, заранее предвидел,— я сам знаю, что делаю; ты, дурак, ничего не смыслишь.

— Не всем быть таким умным! — невозмутимо возразил

Степан.— Вот вы, видно, с большого-то ума невесть что надумали — ахтерку замест жены взять.

— Не вместо жены, а как настоящую жену: через два месяца я и совсем женюсь на ней!

Степан взглянул на него с выражением глубокого изумления.

— Что это ты, ваше благородие, толкуешь, я что-то в толк не возьму. Как это так «женюсь на ней»? Не в церкви же, прости господи, вы венчаться будете.

— А то где же? — засмеялся Ястребов.— Конечно, в церкви.

— И как быть следует? — допытывался Степан, все еще не веря и думая, что штабс-капитан шутит.

— Как следует быть.

— Ну, это ты, ваше благородие, пугаешь! Николи не поверю! — решительно заявил Степан.

— Да почему?

— Как почему? Чтоб ахвицер, штабс-капитан, да еще с Егорьем⁸, женился на какой-то там, прости господи, шлюхе? Да ведь у нее, почитай, допреж того, да и теперича, что ни сутки, то новый муж, а то и по двое...

— Молчи, животное! — сверкнул глазами Ястребов, грозно приподнимаясь и судорожно сжимая кулак. — Не твоего ума дело!

Но Степана унять было трудно; вообще совершенно отвыкший от чинопочитания, он вдруг, в свою очередь, озлился и, задыхаясь от злобы, прошипел:

— А ежели да так, не ахвицер ты после этого, а бабий хвост...

Страшный удар кулаком в лицо не дал ему докончить; как ни был силен Степан, но и он не выдержал и закачался; кровь алою широкою струей хлынула из носа и изо рта, заливая подбородок и грудь ситцевой рубахи.

— Вон, мерзавец! — прохрипел Ястребов и, схватив все еще не пришедшего в себя Степана, повернул его налево кругом и, как малого ребенка, вышвырнул за дверь.

Весь день пролежал Степан на своей жесткой постели. Он лежал тихо, не шевелясь. Наступила ночь. Степан по-прежнему лежал, не переменяя позы; казалось, что это лежит не живой человек, а труп. Наконец к утру он очнулся, поднялся с постели и потихоньку побрел в конюшню, убирать коня. Завидя своего старого приятеля, Сокол весело заржал и по привычке принялся чесаться лбом о его плечо.

Ласка коня словно пробудила старика от его апатии.

— Милый, голубчик, Соколик ты мой ясный,— зашептал вдруг Степан, страстным порывом обхватив руками сухую, красивую голову лошади и прижимаясь к ней лицом,— обидели нас, голубчик, кровно обидели! — Степан глухо и болезненно зарыдал.—Никогда, никогда, шесть лет служу у него, никогда допреж того не бил он меня. Соколик, родненький мой, никогда, вот тебе Христос, никогда, — уверял он сквозь слезы, крепко целуя бархатистую кожу на ноздрях лошади.

Сокол, повернув голову и насторожив уши, пристально и умно глядел на него своими красивыми черными глазами и, слегка похрапывая, осторожно старался поймать мягкими губами его нос или уши.

Наплакавшись вволю, Степан обмыл лицо холодною водой из ведра и принялся чистить лошадь. Но работа на этот раз не спорилась, скребница ежеминутно вываливалась из рук, и он несколько раз, не замечая того сам, принимался снова тереть уже вычищенные места.

— Как родного любил я его, служил, как богу служат,— жаловался он вслух Соколу, словно товарищу, — и вдруг такая обида, и зря, главное дело, зря; а все же сердца у меня на него нет, не сержусь я на него — да и на, поди! Видит бог, не сержусь; а только очень уж мне эфто обидно...

Сокол, в другое время весьма щекотливый и не спокойный на уборку, на этот раз с изумительной терпеливостью выносил, порой весьма неловкие, причинявшие ему даже боль, движения скребницы и щетки на своей гладкой, чувствительной коже. Он как будто разделял горе своего друга и то и дело оборачивался назад и поглядывал на него своими выразительными глазами. Когда какой-нибудь слишком неловкий толчок причинял ему особенно сильную боль, он нетерпеливо тряс головой, как бы желая сказать:

— Ах, довольно, оставь, голубчик; ты чистить не чистишь, а только тиранишь меня!

Окончив кое-как уборку лошади, Степан прямо из конюшни отправился к барину. Ястребов только что проснулся. Увидя входящего Степана, он покраснел и опустил глаза. Совесть его мучила, и он дорого бы дал, чтобы не было того, что случилось. Когда же он вновь поднял глаза и взглянул на грустное лицо Степана, за одну ночь страшно осунувшееся и побледневшее, ему сделалось невыразимо жаль его.

— Что тебе, Степан? — спросил он его как можно ласковее.