Кто прав? (роман, повести, рассказы)

Время от времени он забирается в ближайшие селения, и тогда горе беспечному крестьянину, у которого нет надежного запора на дверях сарая, конюшни или клетей. Заснувши зажиточным, он проснется полунищим.

Иногда подобные бродяги соединяются в шайку, и тогда их дерзость не знает границ. Кочуя с одного берега на другой, из пределов одного государства в пределы другого, они держат в страхе все окрестное население до тех пор, пока наконец не попадутся в руки русской пограничной стражи, оберегающей неприкосновенность государственной границы.

На несколько месяцев камыши очищаются от беспокойных обитателей, и только одни комары продолжают по-прежнему царствовать и наполнять их несметными жалобно-зудящими роями...

Яркий, солнечный, жгуче-знойный июльский день.

Над самым обрывом пограничной реки приютилась небольшая мазанка под камышовой крышей, — сторожка румынского приграничного пикета. Высокий, загорелый, длинноусый драбант³ в белых лохмотьях и кожаных постолах, в черной высокой барашковой шапке, с задорно воткнутым в нее петушиным пером, в ленивой позе, облокотись на ружье, задумчиво посматривает на русский берег, где на фоне зеленых кустов едва заметно сереет фигура русского солдата, в накинутой нараспашку шинели, с ружьем на плече.

Другой драбант, такой же загорелый и усатый, в таких же лохмотьях, как и первый, но без оружия, сидит на большом, выдавшемся над водою камне и сосредоточенно удит, держа черной, обожженной солнцем рукой кривое, несуразное и, очевидно, тяжелое удилище. Раскаленное молдаванское солнце горячо заливает своими жгучими лучами холмистую равнину, сплошь покрытую золотистыми стеблями дозревающей кукурузы, за которой на горизонте, в темной зелени густых садов, белеют домики большого селения, с церковью посредине и несколькими ветряными мельницами за околицей. Еще далее, на самом горизонте, как бы отделяя небо от земли, чернеет полоса сплошного леса. Высоко, высоко в безоблачном небе едва заметными для глаза точками реют орлы и ястреба; они то замирают на одном месте, то вдруг начинают бороздить небосклон широкими плавными кругами.

Невозмутимая тишина царит кругом; только изредка огромный сом гулко всплеснет посреди реки, и откуда-нибудь издалека донесется обрывок песни; как стон потревоженной струны, она прозвенит в воздухе и медленно, медленно замрет в широком просторе необозримых полей.

Сидевший неподвижно, как каменное изваяние, драбант вдруг оживился, вытянул шею, прищурился и, сделав неуловимое, ловкое движение рукой, с силой рванул из воды лесу. На мгновенье в воздухе промелькнула сверкнувшая на солнце серебристая чешуя удачно выхваченной из реки рыбы, и почти одновременно с этим чей-то сильный, смеющийся голос громко и весело крикнул:

— Бог в помощь, дядя Танас, лови больше!

Оба драбанта оглянулись. Сзади них, посмеиваясь в длинные пушистые усы и сверкая глазами, стоял молодой цыган, высокого роста и атлетического сложения, одетый в венгерскую, расшитую шнурами куртку, белые шерстяной материи шаровары и черную поярковую шляпу с широкими полями и зеленым шнурком вокруг тульи. Разрез рубахи обнажал могучую, темно-бронзовую, волосатую грудь. В руках цыган вертел толстую узловатую палку с массивной рукояткой из искусно связанных между собой и переплетенных корней.

При виде цыгана смуглые флегматичные лица драбантов озарились широкой и приветливой улыбкой.

— А, это ты, Петро? — в один голос проговорили оба, протягивая цыгану широкие ладони рук. — Откуда бог несет? Давненько не видались мы с тобой. Где ты все это время пропадал?

Цыган беззаботно расхохотался.

— Где? — переспросил он, сверкая зубами и глазами, как молодой волк.— Далеко, в Букареште, своим телом королевских блох ловил.

— Ну,—добродушно изумились драбанты,—за что же?

— За напраслину,—лукаво поигрывая глазами, отвечал Петро, — за честность мою да за простоту! У нашего комиссара кто-то, лихой человек, лошадь скрал, да, должно быть, как-нибудь упустил. Лошадь вырвалась и побежала по дороге; бежит себе, как раз мне навстречу; а я знал, что это Комиссарова лошадь. «Ах,— думаю,— не дай бог пропадет, жаль будет! Поймаю-ка ее лучше да отведу комиссару, он мне спасибо скажет». Подумал я так, да и давай лошадь ловить; ловил, ловил, насилу поймал и, только успел вскочить на нее, чтобы, значит, к комиссару ехать,—глядь, а мне навстречу два, вот таких же, как и вы, достопочтенных драбанта. «Стой,—кричат,—зачем Комиссарову лошадь украл?» Удивился: «Помилуйте, — говорю,— и в мыслях ничего подобного не было! Напротив, я эту лошадь сам только что нашел и, так как мне известно, чья она, то я и решил лично отвести ее господину комиссару!» Что ж бы вы думали?! Не поверили, такие уж подозрительные, недоверчивые люди оказались! Схватили, скрутили руки и, как конокрада, в коммуну представили: ну, а там, известное дело, одна резолюция: в тюрьму! Четыре месяца высидел. Вот она, какая правда у людей! Где бы наградить человека за честность да за доброе сердце, его в тюрьму сажают!