Кто правит миром? Или вся правда о Бильдербергском клубе

Шестнадцать дней спустя, 6 мая 1975 года, врачи констатировали клиническую смерть моего отца. Он был знаменитым ученым, человеком большого достоинства и чести, который всю свою жизнь боролся за право людей говорить то, что они думают. Это не покажется чем- то странным в любой стране, где свобода слова является фундаментальной основой общества, но во времена диктатуры Советского Союза все было совсем не так. Мой отец вынес шестнадцать дней жестоких пыток, девятнадцать часов ежедневной боли. Триста двадцать три часа нечеловеческих страданий, которые причинили ему агенты советских спецслужб. Ему раздавили яички, в восьми местах переломали правую руку, он страдал от перфорации легкого в результате ударов, которые наносили пять избивавших его чудовищ. Мне бы хотелось сказать вам, что он твердо держался, что он молча сносил все эти пытки, что он только смеялся в лицо истязателям, что...

Возможно, моя навязчивая идея — это постоянное и напрасное усилие вернуться в прошлое вместо того, чтобы идти вперед, чтобы освободить своего отца от несправедливого страдания? Но все мои старания тщетны.

Первого июля Джим Такер, я и небольшая группа активистов радовались необычайному успеху. Все крупные газеты страны хотели взять у нас интервью, телевизионные каналы охотились за свежими новостями, а радиостанции следовали за нами по всему городу. Мы собирались в одной из знаменитых таверн на Куин-стрит.

Незадолго перед этим мне позвонил один из информаторов, попросив о срочной встрече до начала заседания, которое должно было состояться на следующий день. Мы договорились встретиться в Галерее Калатравы, около Траст Тауэр, в одном из менее подозрительных мест, учитывая его огромные размеры и многочисленные толпы туристов, фотографирующих и снимающих на видео главную архитектурную достопримечательность Торонто.

Пройдя через рынок Кенсингтон, который можно сравнить с мадридским Растро, я добрался до условного места. Свернув за угол, я увидел человека, с которым должен был встретиться. Он просматривал газеты в одном из киосков, в левой руке держал пластиковый пакет, а в правой — свернутый в трубочку журнал.

Быстро переглянувшись, не показав виду, что мы узнали друг друга, я молча пошел ко входу в здание, где один из моих друзей, работавший на рынке недвижимости, нашел мне комнату на одном из последних этажей, откуда открывался чудесный вид на город. Я поднялся на лифте, нервно оглядываясь вокруг. Мой информатор появился спустя пять минут. За последние дни у нас многое получилось. Нам впервые удалось одержать верх над членами Бильдербергского клуба. Огласка в прессе была огромной, Киссинджер был очень зол, а это было хорошим признаком. Планы неизбежного раздела Канады были временно отложены. Чего еще можно было добиться за такой короткий срок? Но при всем при этом я знал, что это всего лишь временная победа. Эти люди наверняка вернутся и извлекут урок из произошедшего. Они хотели подавить любое сопротивление, править миром без его согласия, добившись этого кнутом или пряником. С высоты двухсот сорока метров город казался спокойным. Окна изолировали меня от городского шума. В это мгновение я ощутил, словно снаружи заглядываю внутрь. Даст ли это результат? Поймут ли люди, что мы противостояли неизбежному злу?

Тихий стук в тяжелую деревянную дверь прервал мои размышления.

— Войдите! — сказал я, едва повысив голос.

Мой информатор, который был в кожаных перчатках, медленно переступил порог, отделяющий пустой коридор от роскошного люкса. Он инстинктивно подошел к окну, на секунду взглянув на необычайный вид того места, где центр Торонто и озеро сливаются в одной точке.

— На этот раз ты их остановил, — сказал информатор, взвешивая каждый слог, словно малейшее нарушение интонации исказило бы смысл. — Однако распад Канады продолжается. Это только вопрос времени.

— Возможно, — сказал я. — Но пока все в порядке, и так будет до следующего заседания. А к тому времени некоторые из них уже могут умереть от старости, несчастного случая или при других случайных обстоятельствах.

— Случайных? Случайных для кого? — ответил мой осведомитель. Он достал из журнала ряд записей, которые я сам едва ли смог бы расшифровать.

— Мне казалось, что нельзя делать пометки, — сказал я с улыбкой.

— Вести записи не рекомендуется, друг, — поправил он.

Я взглянул на страницу. Я мог бы расшифровать, что там написано. Мне был хорошо знаком этот почерк: едва вырисовываемые «t» и вычурные «г», все усердно написано на полях линованной бумаги. Я на мгновение задумался о том, какой опасности подвергается этот смельчак, встречаясь со мной и передавая эту ценнейшую информацию. Почему мало таких людей в мире? Возможно, они есть, мы просто не знаем о борьбе, которую они молча ведут за тысячи километров от нас.

— Я должен идти, — медленно сказал информатор, опустив глаза.

Я механически протянул ему руку, а затем обнял.

— Я не буду отнимать у вас время своей благодарностью, никакая благодарность не сравнится с тем, что вы сделали для нас.

Информатор поднял глаза.

— Я должен идти.