Кто приготовил испытания России? Мнение русской интеллигенции

Меня выбрали в члены «центрального избирательного комитета» в Петербурге. Но сам «вопрос об активном участии комитета в выборной кампании» был «оставлен открытым». И на самом деле, события так быстро шли вперед в смысле радикализации общественного движения, что все наши приготовления рисковали остаться без применения. Забастовочное движение уже в сентябре стало принимать «всеобщий» характер, втягивая в себя элементы, обычно далекие от политики. После объявления высших учебных заведений автономными (это была уступка правительства настояниям С. Н. Трубецкого) помещения их стали неприступными для полиции, и аудитории стали служить для ежедневных, отнюдь не студенческих только, митингов, на которых настойчиво повторялись и становились всеобщими радикальные лозунги дня.

Старые уступки правительства при таком положении явно становились недостаточными. Булыгинская дума перестала стоять в центре интереса, отодвинувшись куда-то в туман. Как далеко пойдет правительство в новых уступках, что можно сделать вопреки его воле – все это оставалось неясным. Пределы возможностей расширялись до бесконечности. Само название «конституционно-демократической» партии уже являлось помехой: теперь требовалась «демократическая республика» как продукт «вооруженного восстания» и захвата власти «временным правительством» по рецепту третьего (большевистского) социалистического съезда.

* * *

Между тем, события стремительно развивались. 17 октября 1905 года вышел царский манифест. Этот текст производил смутное и неудовлетворительное впечатление. В нем, с одной стороны, слышались слишком привычные выражения о «смутах и волнениях… преисполнивших сердце царево тяжкой скорбью» и вызывающих во имя «великого обета царского служения» «принятие мер к скорейшему прекращению опасной смуты». С другой стороны, этими «мерами» оказывались обещания («для успешнейшего умиротворения») «даровать незыблемые основы действительной неприкосновенности личности» и «гражданской свободы». А главное, мы услышали заветные слова: «никакой закон без одобрения думы», «действительное участие в надзоре» за властями и даже – привлечение к выборам в думу классов населения, «совсем лишенных избирательных прав» и, наконец, – правда, в перспективе – «дальнейшее развитие общего избирательного права вновь установленным (то есть через думу?) законодательным порядком»! Что это такое? Новая хитрость и оттяжка или в самом деле серьезные намерения? Верить или не верить?..

В тот же день мы отправились на заранее заготовленный банкет – в Литературный кружок на Большую Дмитровку. Странное было учреждение, чисто московское, этот «Литературный кружок», устроенный сестрой М. К. Морозовой. На эстраде главной залы царил Брюсов и то поколение новой молодежи декадентского типа, о котором мы говорили с Маргаритой Кирилловной. Здесь читались литературные доклады на самоновейшие темы. А сама зрительная зала представляла игорный клуб, доходы от которого и служили для поддержания учреждения. Через этот нижний игорный зал и приходилось пройти в верхнюю столовую, где был накрыт длинный стол для членов съезда и для почетных московских гостей. Внизу публика была смешанная. О главном событии вечера она уже слышала и тоже готовилась чествовать его по-своему. Обычные посетители залы при нашем приходе покинули игорные столы и столпились около нас; кроме них зал был вообще переполнен публикой, сбежавшейся на огонек.

Настроение в этой толпе было восторженное: нас и манифест они готовились чествовать вместе. А героем этого чествования оказался я. Меня подняли на руки, притащили к столу, поставленному среди залы, водворили на стол, всунули в руки бокал шампанского, а некоторые, особенно разгоряченные, полезли на стол целоваться со мной по-московски и, не очень твердые в движениях, облили меня основательно шипучим напитком. Когда все немножко успокоились и около стола плотно сгрудилась толпа, от меня потребовали речи на волновавшую всех тему. Речь, очевидно, должна была выразить общее праздничное настроение.

Я попал в трудное положение. Мое собственное настроение, после более внимательного ознакомления с текстом манифеста, вовсе не было праздничным. И, не справляясь с настроением окружавшей меня публики, успевшей повеселеть, я вылил на их головы ушат холодной воды. Я, разумеется, не помню текста своей взволнованной импровизации; но содержание ее мне очень памятно. Да, говорил я им, победа одержана – и победа не малая. Но – ведь эта победа не первая: она – лишь новое звено в цепи наших побед, – и сколько их позади! И будет ли она последней и окончательной? Даже чтобы удержаться на том, что достигнуто, нельзя покидать боевого поста. Надо каждый день продолжать борьбу за свободу, чтобы оказаться достойными ее. Одних «героев» тут мало. Тут нужна поддержка обывателя. И я призывал обывателя настроиться на поддержку «геройских» поступков.