Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Агафон прав. Сейчас никому не нужны опытные работники на руководящую должность с радикулитом, глубоким маразмом, в грязных подвёрнутых штанах и за восемьдесят. Время славных свершений для этого поколения миновало.

Колокольный звон оповещает меня, что пора идти обедать и срывать покровы. Ох, уж эта Селина! Ну и удружила же мне остроносая полька! Прощаюсь с братом, бросаю последний взгляд на вопросы без ответов, список знакомых имён и отчаливаю в столовую.

Под низкими сводами всё, как обычно. Лиля спешит туда-сюда с тарелками. Ближе к камину расположилось руководство в лице Эриха и Бахмана. Возле отца – бледная Мари, с тёмными кругами вокруг глаз. Рядом с красавицей сверкает очками Никс. Ну и так далее. Отсутствует один лишь Эдик. Несмотря на горячий ароматный борщ настроение у творческого сообщества минорное.

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт!»

Эрих приглашает меня к камину. Я устраиваю себя между управляющим и Понтип. Дюймовочка из Таиланда сидит с ногами на стуле и приветливо улыбается. Впрочем, она всегда улыбается. Лиля ставит передо мной борщ. Благодарю нашу хозяюшку, тщательно размешиваю в тарелке сметану, приступаю. Между делом краем уха слушаю, как Бахман рассказывает Эриху о Харди. Это не удивительно. Наверное, сейчас мысли каждого обитателя Замка сосредоточены на несчастном парне. Из слов маэстро следует, что Дунайская школа понесла невосполнимую утрату.

– Харди был достойным продолжателем целой плеяды наших крупных художников. Юноша удивительно тонко чувствовал гармонию природы и человека. Его картины связаны с мистическими учениями, проникнуты духом бунтарства и высоким накалом чувств. Он был наделён поистине огромной силой воображения, этот Харди Курц.

– И, тем не менее, его убили, – замечает Эрих, удручённо качая своей большой головой.

Бахман тяжело вздыхает, но его лицо аскета остаётся неподвижным. Этот человек хорошо умеет владеть своими чувствами.

«Верно, маэстро. Харди был достойным продолжателем плеяды крупных художников, – думаю я, – а теперь он мёртвый достойный продолжатель плеяды крупных художников».

– Ну что, Вадим? Вы уже придумали, как будете ловить убийцу? – обращается ко мне управляющий.

– Не обижайтесь, герр писатель, но я считаю, что ваша игра в Шерлока Холмса – глупая затея, – сухо замечает Бахман. – Я фаталист. Верю в судьбу. Её не изменить, что бы мы не пытались сделать.

Я не могу сдержать улыбку.

– Интересно, почему люди, которые думают, что всё в жизни заранее предначертано и что с этим ничего нельзя поделать, смотрят по сторонам, прежде чем перейти дорогу?

Бахман открывает рот, чтобы мне возразить, но секунду подумав, затыкает его трубкой. Я доволен: «Получил, фаталист, гранату?»

– Инспектор уже всех опросил? – спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь.

В ответ Баклажан выпаливает:

– Этот Сквортцоф – настоящий расист! Рычал, как голодный пес. Требовал рассказать ему всё, что я знаю, а иначе вышлет меня на родину. Значит, если у человека черная кожа, то на него орать можно?

– Ну, что вы, Ида, – говорит Эрих. – Успокойтесь. Никто вас не вышлет. Это не Сквортцофу решать.

Баклажан вдруг принимается всхлипывать.

– Я совершила большую ошибку, приехав в Германию!

С одной стороны несчастную женщину с экватора обнимает Селина, с другой – Урсула: закрывают собой от беженских невзгод и злого инспектора полиции. Там много есть, чего закрывать. Кокос тоже сочувственно тянется к Баклажану, но она сердито отталкивает его. Никс хихикает. Круглый Ын остается невозмутим.

– Я думаю, Сквортцоф поговорил с каждым из нас, – произносит Бахман, раскуривая трубку.

Художники кивками и возгласами подтверждают слова своего руководителя. Тем временем обед подходит к концу. Лиля собирает со стола посуду. Хочешь не хочешь, а пора начинать следствие.

– Я хотел бы узнать, где каждый из вас находился утром в четверг, – говорю я.

– В какое время? – уточняет Эрих.

– Примерно с четырёх до шести утра.

– Я поднялся в пять. Полшестого открыл ворота, впустил уборщиц. Затем вернулся к себе. Лиля с Алинкой спали до шести. Потом встали и Лиля начала готовить завтрак. Всё, как обычно.

– Спасибо, – благодарю я управляющего. – А вы Урсула?

– Я спала до полседьмого. Моя работа в магазине начинается с пяти утра, поэтому хочу в отпуске выспаться. Ненавижу рано вставать.

– Ясно. Вы Понтип?

– Спала до шести. Когда проснулась, Никласа рядом не было.

– Я уже говорил при вас инспектору, что в это время разговаривал с дочерью, – напоминает мне маэстро. – Не так ли, Мари?

Не глядя на нас, Мари кивает. Она сидит, уперев взгляд в стол.

– Да-да, ваши показания Сквортцофу я помню. Вы обсуждали с Мари какое-то ваше семейное дело, не имеющее никакого отношения к убийству.

Боюсь, что мою иронию поняла даже Баклажан, несмотря на свой своеобразный немецкий. Бахман прячется в клубе дыма и оттуда сухо произносит:

– В основном мы говорили о выставке. Не так ли, Мари?

Мари снова молча кивает. Тогда я спрашиваю её:

– Вы не помните, в котором часу к вам пришёл отец?