Кто следующий? Девятая директива

— Будучи твоим директором, я обязан соблюдать определенные правила и инструкции и следить за всеми второстепенными, сопутствующими аспектами операции с тем, чтобы дать тебе возможность сконцентрироваться на главном…

— Настырнее остальных девица Мэйн, не правда ли?

— Но я и в самом деле не могу обременять тебя проблемами, которые…

— Не валяй дурака, Ломан. Ты знаешь, что в настоящий момент она сидит здесь, на улице? Ты привел ее за собой, об этом ты знаешь?

Лицо его стало неподвижным.

— Но я принял все необходимые…

— Замолчи. Это случилось бы рано или поздно. После того как ты дал добро моему плану, я съехал из гостиницы и, сбросив слежку, затаился. Впервые за пятнадцать дней она меня упустила, и это, должно быть, лишило ее сна и ускорило месячные. Она знает, что мой единственный контакт — ты, я назвал твое имя в посольстве, когда она в первый раз ко мне вышла, так что, потеряв меня, она начала — не могла не начать — следить за тобой. Она почему-то отчаянно желает меня видеть, и мне бы хотелось знать — зачем? Это все, что я хочу знать, а все, что тебе надо сделать, — это сказать мне.

Ломан не допытывался, не уточнял, абсолютно ли я уверен, что девица ждет снаружи. Это была моя работа — знать, кто где находится. Он не работал над операцией в качестве агента, потому и не почувствовал ничего; Ломан был чиновником и большую часть работы делал сидя за столом. Но я, с тех пор как переехал из «Пакчонга», проверял, нет ли за Ломаном слежки, после каждой нашей встречи. И сегодня он привел «хвост» — она воспользовалась одним из прикрытий 6 аллее, ведущей к этому складу, — брошенной топливной цистерной на деревянных чурках.

— Мне очень неприятно, поверь…

— Ерунда. Никто с тебя этого не спрашивает. Тут уж кто чему учился. Понимаешь теперь, почему я настаивал, чтобы ты приезжал первым? Скажи только, чего она хочет.

— Не знаю. — Это вырвалось у него почти спонтанно, и я видел — он не лжет. За этим всегда надо следить: хороший направляющий директор говорит агенту исключительно то, что считает нужным, то, что может агенту помочь, и непременно начинает врать и изворачиваться, когда информация, по его мнению, вредна для агента, может его смутить, лишить уверенности и в конечном итоге повредить операции. Агента запускают, как хорька в нору, и не говорят, ждет ли на выходе собака. О «собаке», согласно правилам, думает Центр.

— Не знаешь? — изумился я. — Но ведь какие-то соображения у тебя имеются? Ломан, я выхожу в красный сектор и не могу позволить местному Центру в Бангкоке решать для меня проблемы с «второстепенными аспектами» в то время, как сам я вплотную занят заданием. Потому что для меня местный Центр здесь — это один человек. Ты. И это, в который раз повторяю, не твой профиль.

Ломан ничего не сказал, но и не ушел. Это означало уступку с его стороны. Я знал — ему не по себе, он расстроен «потерей лица» от того, что не засек слежку. Но я считал, что время для душевных терзаний у него еще будет — потом, когда он освободится от меня.

— Она доит меня, как корову, не так ли? Ее люди следили за мной с самого начала операции. Работаю я, молоко пьют они. Если хотят защищать Персону, пусть действуют по-своему, а не загребают жар чужими руками. Чем чревато их вмешательство, ты знаешь — я могу плохо прицелиться, палец дрогнет… и мы промахнемся. Чем мы рискуем, не говорю. Можешь назвать это национальной трагедией.

Ломан изучающе смотрел мне в лицо. В конце концов он решился на нарушение правила. Иначе поступить он не Мог, ибо для поддержания деятельности агента, вышедшего в красный сектор, одного человека недостаточно, а других в Центре «Бангкок» не было.

— К охране жизни Персоны они отношения не имеют, — сообщил мне Ломан.

— Ты судишь по их поведению или знаешь точно?

— Как я уже говорил, не может быть и речи о том, что я что-то знаю. Ты просил изложить соображения. Мэйн и ее группа вовсе не занимаются сбором информации о Персоне, будь их источником я или кто-то другой.

В равной степени их не волнуют ни официальные приготовления, ни маршрут процессии, ни замыслы Куо. — Пытаясь сохранить достоинство директора задания и хотя бы частично вновь «обрести лицо», Ломан с пасторским назиданием добавил: — Вот поэтому-то я и воздерживался от комментариев, когда ты дважды справлялся об этой женщине. Я был убежден, что ее группа выполняет иное задание, отличное от твоего, и, следовательно, поперек дороги тебе не встанет. Более того, убеждение мое не пошатнулось и сейчас. Я по-прежнему вижу свою обязанность в том, чтобы убедить тебя забыть об этом и сконцентрироваться на операции.

Я видел, что Ломан созрел, вот-вот раскроется, и вместо того чтобы тратить время на дальнейшие увещевания, просто сказал ему:

— О'кей, я не против. Придерживайся своих принципов и дальше. И смерть в таком случае ляжет на твою совесть. Его смерть. А может быть, и моя. Если они не охраняют жизнь Перроны, то какого черта вообще лезут?

— Нет, они охраняют.

— Но ты только что…

— Их задача охранять не Персону. Они охраняют тебя.