Кто следующий? Девятая директива

— М-м. — Горящая сигарета Лайма лежала на краю стола, длинная полоса пепла на ней угрожала вот-вот поджечь дерево. Он взял окурок, затянулся и смял его в пепельнице.

— Моя жена считает себя психологом, — сказал Кайзер.

— Неужели.

— Я пошел домой позавтракать, понимаешь? Она провела полчаса, анализируя поведение этих ублюдков. Все, что мне было нужно, — это пара чашек кофе и яичница с беконом, а вместо этого меня засыпали сногсшибательными догадками о том, почему захватили Фэрли.

— Ну и почему же? — Лайм отложил в сторону один напечатанный листок и перевернул другой.

— Я не особенно ее слушал. В ее представлении, их всех одурачили, их родители оттолкнули их, что-то в этом роде. Это все чушь, ты знаешь. Я могу сказать, что побудило их. Кто-то втянул их в это дело. Кто-то завербовал их. Кто-то обучил их. Кто-то запрограммировал их. Кто-то взял группу одурманенных идиотов, завел их, наподобие механических игрушек, и указал им на Клиффа Фэрли. Точно так же, как кто-то отправил этих семерых болванов с тикающими в чемоданах бомбами в Капитолий. Теперь нам следует установить, кто это и зачем. Не сойти мне с этого места, если нам не следует покопать поглубже под Пекин или Москву.

— Я не знаю. — Лайм не увлекался историей тайных заговоров.

— Да перестань. Настанет день, когда мы ответим на все это дерьмо с помощью морских пехотинцев. У нас принято быть готовыми к тому, чтобы идти в любую точку земного шара с той пушкой, которая требуется, чтобы вернуть любого вшивого гражданина нашей страны, не говоря уже о президенте.

— И куда же ты пошлешь десантников, Фред? В кого будешь стрелять? — Лайм постарался скрыть сарказм в голосе.

— А-а-а…

Зазвонил телефон. Кайзер по-военному резко повернулся, снял трубку, говорил и слушал. Лайм тем временем опять занялся своими бумагами. Кайзер был младенцем в политике, но это не раздражало; люди, подобные Кайзеру, обитали в мужской технической сфере, им нё требовалось понимать реальность — только факты.

Кайзер повесил трубку.

— Почему Фэрли?

Лайм взглянул на него.

— Я хочу сказать, мне понятно, что он подвернулся под руку и все такое. Но этот сукин сын был отъявленный либерал. Тебе не кажется, что им следовало выбрать какого-нибудь настоящего американца. Того, кого они действительно ненавидят.

— Они никогда так не делают. Самый лучший козел отпущения — это невинная жертва.

— Почему?

— Не знаю. Ацтеки имели обыкновение использовать для человеческих жертвоприношений девственниц.

— Иногда твои рассуждения не выглядят бесспорными на сто процентов, тебе это известно?

— Это нормально, — ответил Лайм. — Разброс определяется границами того, что дозволено знать.

— Что?

— Ничего.

— Клянусь Богом, тебе нужно провериться.

Лайм закрыл глаза и кивнул в знак согласия. Когда он открыл их, взгляд уперся в часы и, словно по сигналу свыше, появился Саттертвайт.

Он ворвался в комнату в развевающемся пальто, более растрепанный и суетящийся, чем обычно; остановился, обвел комнату своими близорукими, увеличенными стеклами очков глазами и спросил, стягивая пальто с плеч:

— У кого-нибудь есть что-нибудь срочное для меня? Если это не жизненно важно, оставим на потом.

Ответа не было: как в классной комнате, полной детей, которые слишком стесняются, чтобы вызваться произнести по буквам контрольное слово. Саттертвайт оглядел их всех, очень быстро поворачиваясь по мере того, как взгляд переходил от одного лица к другому. Заметив Лайма, он выбросил вперед руку с вытянутым указательным пальцем, повернул ладонь и властно поманил:

— Идем.

И отвернулся, не ожидая подтверждения готовности следовать за ним. Лайм поднялся, оттолкнув назад стул, ловя на себе любопытные взгляды.

Кайзер прошептал:

— Остерегайся зубов этого сукиного сына.

Лайм увидел Саттертвайта в коридоре, отпирающим дверь одного из кабинетов с надписью «Вход воспрещен». Они прошли внутрь. Это была небольшая комната для конфиденциальных бесед, без окон, просто обставленная, воздух поступал через вентиляционные отверстия. Тяжелые деревянные кресла для восьми человек, стол из орехового дерева, место стенографиста в углу. Лайм закрыл за собой дверь, нашел пепельницу и направился к ней.

— Как я понимаю, у вас есть версия, — с ледяной вежливостью произнес Саттертвайт.

— У меня наготове дюжина версий, но они и гроша ломаного не стоят.

— Расскажите мне о них.

— Я не думаю, что мы можем терять время, щеголяя дикими домыслами, которые взбрели в голову.

— Дэвид, когда я прошу вас сообщить мне подробности, я полагаю, можно считать, что мы не тратим чье-либо время.

Лайм сердито нахмурился:

— Какие любопытные рассуждения привели вас к выводу, что я могу сообщить что-то полезное?

— Это не рассуждения, а догадка. И не моя, а Эккерта. Он видел, как вы пристально изучаете карту, как будто обнаружили там сообщение, написанное скрытыми чернилами. Живей, Дэвид, у меня нет времени вытягивать из вас слово за словом.

— Если бы у меня было что-то серьезное, неужели вы думаете, что я хранил бы это в себе? За кого вы меня принимаете?