Кто следующий? Девятая директива

Давным-давно он потратил много времени, изучая домыслы о Стурке — своего рода слухи, которые всегда появляются, чтобы заполнить пробелы между фактами. Может быть, он действительно был югославом, на глазах у которого фашисты замучили его родителей в Триесте, или украинским евреем, который сражался с нацистами в Севастополе, но Лайм уже давно начал испытывать недоверие ко всем упрощенным фрейдистским догадкам относительно Стурки. Вне всякого сомнения, Стурка окружал себя романтическим ореолом, но он не представлял из себя Мессии, как было свойственно Че Геваре. Наиболее точным определением, которое Лайм смог подобрать для Стурки, было представление о нем как о своего рода идеологическом наемнике. Он не мог отчетливо понять, что мотивировало действия Стурки, но казалось достаточно ясным, что Стурку больше заботил смысл, чем результат. Он обладал нереалистичным взглядом на политическую стратегию, но его тактика была безупречной. Он предпочитал действовать, а не философствовать. По крайней мере, издали он напоминал мастера преступлений, который больше беспокоился о механической сложности своего злодеяния, чем о вознаграждении за него. Иногда у Лайма невольно напрашивалась мысль, что Стурка похож на подростка-шалопая, вытворяющего нечто вопиющее только для того, чтобы доказать, что он может бросить вызов и остаться непойманным. Стурка обладал характерными чертами игрока. Он получал наслаждение от своих и ответных шагов. В своих действиях он был великолепен; настоящий профессионал.

Профессионал. Это было высшим званием в лексиконе Лайма.

Два профессионала. Был ли Стурка лучшим?

«Кто такой для меня Фэрли, что мне, возможно, придется отдать свою жизнь за него?» Но адреналин пульсировал в крови, и Бев была права: он искал покоя, но скука стала разновидностью смерти, и его развлекла эта работа. Он лучше всего проявлял себя, когда сильнее всего рисковал. Невыспавшийся, с оголенными нервными окончаниями, с желудком, обожженным кофеином и никотином, он был жив. Кредо Дэвида Лайма: я чувствую боль — следовательно, я существую.

Пять дней, чтобы обнаружить Фэрли. Во всяком случае, это срок, который пытался обозначить Саттертвайт. Если ты не вернешь Фэрли, есть еще Этридж, и, если Этридж по какой-либо причине окажется при смерти, есть еще Милтон Люк. Дряхлое ничтожество, Люк, но они пережили Кулиджа, Хардинга и Айка в его последние годы. Крайний срок существовал, но если он минует, мир не рухнет, несмотря на провал Лайма…

Круг мыслей замкнулся.

Действительно ли на другом конце цепочки находился Стурка? На это в самом деле указывали некоторые отличительные особенности. Маленькая группа действующих лиц, точно поразивших нервный центр системы. Нож, вонзенный в жизненно важные органы. Утонченный расчет времени.

Но если ты примешь это предположение, нельзя хвататься За вывод о местонахождении Стурки. Тот факт, что однажды Стурка действовал в пустыне, не указывал автоматически на место его нынешней операции. По логике вещей искать следовало в Алжире, потому что Алжир был старым, знакомым до мелочей полигоном Стурки и потому что в Алжире было одно из немногих правительств в мире, которое не станет активно содействовать поискам Фэрли. Но как раз предположение о том, что это был Стурка сильнее всего свидетельствовало против Алжира. Выбор Алжира казался настолько очевидным, что он являлся единственным местом, которого Стурка должен был избегать.

И у него были знаки, которые они расставили для него. Арабские халаты, лодка, повернувшая на север, а теперь Мезетти, летящий на север через Испанию в направлении Пиренеев с сотней тысяч долларов в сумке. Являлось ли все это невольными ловушками, двойным обманом вместе с арабскими халатами? Стурка был умен, но был ли он настолько хитер?

Женева, подумал он, и тот хутор, недалеко от Альмерии, где Мезетти приземлился, ожидая встретить кого-то.

Слишком много необъяснимых звеньев. Не оставалось ничего, кроме как следовать фактам и надеяться, что Мезетти прояснит ситуацию.

Стурка, с неохотой подумал он. Кажется, это так. Он задремал.

13:45, восточное стандартное время.

Саттертвайт сидел в напряженной позе, подняв одно плечо вверх и нервно потирая сжатые руки. В мозгу теснились образы: взгляды, которыми обменивались врачи в операционной, мрачные глаза над белыми хирургическими масками; непристойные пульсации респирометра; ритмичные зеленые кривые, проносящиеся по экрану кардиографа, и глаза, прикованные к ним в надежде, что кривая не превратится в равнодушную зеленою точку, скользящую по прямой слева направо.

Снаружи, в Уолтер Рид, нейрохирурги сверлили отверстия в черепе Декстера Этриджа. Проникающие двухпариетальные отверстия. По последним данным, давление упало до восьмидесяти на сорок, подозревали образование тромба.

Саттертвайт посмотрел на человека, сидящего за большим столом. Печать тревоги сковала губы президента Брюстера. Все молчали.