Кто смеется последним

В полдень Лагиш был у себя в министерстве. По дороге он успел прочесть красный листок со стенограммой, номер конфискованного «Блага народа», был задержан на площади Конкордии толпой манифестантов, видел свое изображение в руках художника Виньело, ознакомился с мнением о себе Панлевеса, — одним словом — зарядился в достаточной мере. Приемная кишела жаждущими аудиенции. В зале заседаний все члены комитета были в сборе. На столе лежала повестка из Палаты от председателя. Начальник полиции и префект города убедительно просили принять их вне очереди. По телефону требовали Лагиша на экстренное партийное собрание. Делегаты объединенного президиума социалистического блока во всеуслышание высказывали свое негодование. Журналисты с вечными перьями интервьюировали его на ходу. По радио получены были телеграммы весьма тревожного характера о начинающемся брожении среди чинов дисциплинарных батальонов колониальных войск. Местное население оказывает им поддержку. Слухи эти муссируются на бирже. В связи с этим франк снова стал падать.

Лагиш почувствовал легкое сердцебиение; обессиленный, он опустился в кресло, — наполеоновский профиль заметно линял. В конечном счете, справиться со всей этой уймой дел одновременно не в силах человеческих. Лагиш приказал подать себе крепкого чаю.

Телефонная дробь прервала его оцепенение.

— Что еще? — свирепо крикнул премьер.

Заглушённый, старческий, пришепетывающий голос зацарапал ухо министра.

— Кто говорит?

M-me Какерлак, втиснутая в узкую телефонную кабинку, — едва дышала от волнения, страха и неумения обращаться с телефоном.

— Это я, господин министр…

* * *

— Это я… если вы позволите, m-me Какерлак…

* * *

— Ну да, m-me Какерлак, которая, если позволите, господин министр, то есть, ваше превосходительство — приходится матерью известной вам танцовщице m-lle Флипотт Какерлак…

* * *

— Ну вот, господин министр, я говорю от лица своей дочери, m-lle Какерлак, что она лежит и не может сама явиться к вам.

* * *

— Конечно, я понимаю, что сейчас не такое время…

— Я бы никогда не осмелилась, ваше превосходительство.

* * *

— Мне очень трудно говорить, но меня просила дочь, то есть Флипотт: пойди позвони Лагишу, то есть вам, ваше превосходительство, что я больна, то есть она — моя дочь — больна, вывихнула себе ногу и может случиться, что придется лежать долго, даже больше недели, а за это, как вам известно, по головке не погладят…

* * *

— Короче?.. Конечно, это будет большое счастье, если болезнь ее протянется короче…

* * *

— Ах, вы просите, чтобы я говорила покороче?..

* * *

— Понимаю, понимаю… у вас серьезные дела, господин министр, я даже читала, как вас бранили эти безбожники…

* * *

— Нет, чего же… Я тоже понимаю… их нужно всех…

* * *

— Виновата, ваше превосходительство, вот я и решилась просить вас как-нибудь помочь мне… Потому что я одинока и никакого заработка…

Лагиш багровел. Если бы он мог, то запустил бы в старуху трубкой. Но внезапно раздражение его приняло другой оборот.

«Конечно, во всем виновата Флипотт. Все это ее ловушка. Она сама говорила о какой-то политической тайне».

— Чепуха! — закричал он. — Вздор, сударыня! Я знаю все ваши штучки. Вы позволяете себе меня шантажировать! Я не позволю! Я сейчас же распоряжусь арестовать вас! Арестовать! И допросить! Да! Арестовать!

Грузное тело m-me Какерлак поползло вниз, скользя вдоль полированных стен кабинки. Телефонная трубка, треснувшись о косяк, повисла в бессилии.

* * *

— Нет, я не допущу! — надрывался Лагиш, стуча кулаком по столу. — Довольно! Я покажу им, что такое — твердая власть. Они узнают меня! Никаких послаблений, никаких уступок! Если они не оставят своих инсинуаций — я заткну им глотки силой… Вы находите мою позицию неправильной? Вы полагаете, что я действую вразрез с директивами левого блока? Что я позволил себе сепаратное выступление? А я вам говорю, что это вздор! Да, вздор! Мои действия вполне координированы с тактикой блока. И в свое время партия убедится в этом, когда я дам свои объяснения. Она меня поддержит! Я в окружении, господа! Меня травят со всех сторон. В стране царит анархия! Безответственные элементы науськивают наименее сознательную часть пролетариата и мешают планомерной работе…

Лагиш встал и прошелся по комнате. Он щурился, как всегда в минуты волнения. Лицо его было зеленовато-бледным, правую руку он заложил за борт пиджака. Его все больше охватывала истерическая восторженность. Он чувствовал себя мучеником идеи, Савонаролой, сжигаемым на костре. Голос его пронзительно взвизгивал.

— Меня вынуждают быть жестоким! И я буду жестоким во имя справедливости. Я требую к себе доверия у партии, пославшей меня на такое тяжелое дело. И я получу это доверие или перестану жить!

Начальник полиции пододвинул ему кресло. Члены кабинета привстали.

Момент был поистине исторический.

Трагический ореол осенял чело премьер-министра.

* * *