Кто там стучится в дверь?

Когда из-под Курска эвакуация началась, он укрылся в дальней лесной сторожке, куда загодя разных припасов натаскал. Был у него обрез, купленный еще перед войной за сорок червонцев у лесного человека, а к обрезу полсотни патронов. Закопал все это добро недалеко от сторожки, а на следующий день после того, как в этих краях немцы объявились, пошел к их начальнику и сказал двумя словами, кто он да откуда и что готов служить германцам не за страх, а за совесть, «потому как у меня свои старые счеты с комиссарами и товарищами».

Месяца за три до прихода немцев Рипа начал составлять список районного начальства; работал обстоятельно.

Быть бы Рипе большим полицейским начальником или бургомистром, ему даже пост предложили в мэрии, хотя немцы и держались правила назначать на такую должность человека известного в городе — врача ли, учителя или бывшего члена городской думы, ехавшего в обозе; для Рипы в виду чрезвычайных заслуг его перед Германией были готовы сделать исключение. Пришел день, когда ему сказали:

— Вас ждет господин Зедлаг.

С таким почтением произнесли эту фамилию, что подумал Рипа: «Должно быть, генерал». Но когда переступил порог кабинета, бросил взгляд на хозяина, сказал себе: «Нет, почище генерала будет. Ковры на полах, картины... а у самого на уголках воротника такие знаки, каких и видывать еще не приходилось».

Уго Зедлаг, крутоплечий, добродушный с виду толстяк, встретил Рипу как дорогого гостя. Честь великую оказал — водочкой и черной икрой угостил, за списки сердечно поблагодарил. И предложил на выбор несколько чистых работ. Рипа молча пил водку, не обращая внимания, пьет ли с ним хозяин, простецки подцеплял корочкой икру.

— Господин хороший, спасибо, как говорят советские депутаты, за оказанное доверие, только эти должности не по мне. Нужен для них смирный характер. А еще надо не знать прочих забот. А у меня дел других полно. С советской властью надобно рассчитаться до копейки. Должок за ней, а сама добром не отдаст. Так что вы на меня не серчайте, а помогите лучше в вашу армию определиться...

— Уважаемый господин Рипа, мы хорошо понимаем ваши чувства и с удовольствием пойдем навстречу. Но если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, вы смело можете рассчитывать на нашу поддержку.

— Премного благодарны.

«А этот, как его, Уго Зедлаг, дело свое знает. Ни одного не пропустил из тех, кого я назвал. А с виду добренький такой толстячок...» — говорил себе недолгий срок спустя Рипа.

У власовцев по причине нелюдимости характера своего Илья Петрович не искал ни дружбы ни сочувствия, прошлое свое не рекламировал, обязанности командира взвода исполнял ретиво, и взвод его считался самым злым и надежным в роте.

«Ежели я у большевиков в лагерях на подневольном труде, хлебе да воде выдвинулся, неужели же на здешнем хлебосольстве да доброжелательстве не смогу выказать нутра своего и добиться того, к чему стремлюсь? Мне бы роту, а лучше батальон и полную волю — сражайся с коммунистами где и как хошь, — показал бы, что такое Илья Рипа». Под Ржавой Коноплянкой он поднял в штыковую атаку остатки роты, сказав себе: или пулю в лоб получу или новую роту, а когда выдергивал штык из груди лопоухого русоголового красного солдатика, совсем еще мальчика, поцеловала его пуля.

Провалялся Рипа в госпитале полтора месяца. Депутация к нему приезжала — награду вручать. А он приподнялся с кровати и сказал негромко:

— За честь спасибо, только награды мы не примем, потому как не ради нее воюем.

Долговязый Хинце прослышал об ответе русского, поинтересовался, откуда он, узнал, что из Терезендорфа, и рассказал об этом, между прочим, старому знакомому Юргену Ашенбаху.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ В «БОЯНЕ» И ДАЛЕКО ОТ НЕГО

Поначалу Ашенбах хотел познакомиться с Рипой, расспросить о его знакомых из Терезендорфа, показать на расстоянии Танненбаума и поинтересоваться, не помнит ли он случайно этого человека. Но подумал и решил поступить иначе, свести их в одной комнате и посмотреть на лицо Рипы, когда он представит ему Танненбаума и скажет: «А ведь это ваш земляк, вы должны быть знакомы». Чувствовал, что терять времени не имеет права, что слишком серьезны и основательны его предположения.

Через два дня после первого допроса Канделаки в кабинет Ашенбаха неторопливой медвежьей походкой, глядя прямо перед собой, входил унтер-офицер Рипа. Он не догадывался пока, зачем приглашен, понимал только, что заинтересовалось им ведомство серьезное, знать, заинтересовалось неспроста.

Ашенбах приступил к делу без лишних слов:

— Рад познакомиться с вами, господин Рипа. Мне рассказывали о том, что было с вами до войны и на войне тоже, у меня возникла симпатия к вам, и я хотел бы сказать об этом.

«Может быть, ты из-за этого меня пригласил? Давай не томи, переходи к делу. Интересно, чего тебе надобно-то».