Кто там стучится в дверь?

В конце концов, и он бы на месте полковника тоже сперва побеседовал с каждым из них с глазу на глаз. И потом уже с обоими вместе. А пригласили Станислава первым хотя бы потому, что он и в журнале всегда перед ним: Пантелеев имеет преимущество перед Песковским, из-за второй буквы в фамилии. А если... а если... туда надо посылать не двоих, а одного? И сейчас идет отбор? Нелепой показалась эта мысль Евграфу, представил на минуту, что из двух выбрали Пантелеева, а ему сказали: можете-де возвращаться в школу; после этого он долго и трудно приходил бы в норму. Он вообще мучительно избавлялся от отрицательных впечатлений, о которых другие забывают или делают вид, что забывают, уже на следующий день.

Пантелеев вышел из кабинета в девять сорок. Появившись в дверях, приложил к животу кулак и приподнял большой палец, показывая Евграфу, что все в полном порядке. С видом человека, который «через все это уже прошел», Станислав едва заметно дотронулся до плеча друга, как бы говоря: иди, будь спокоен, я тебя подожду.

Когда Евграф скрылся за дверью, Станислав сделал шаг к стулу, но вдруг почувствовал, что не усидит. Ему хотелось сказать всему миру, как он счастлив, что ему собираются поручить задание особой сложности, он еще не знал, что это будет за задание, но был убежден, что оно связано с «проникновением», а это уже о многом говорит!

Значит, где-то в верхах обратили внимание на его серьезность, вдумчивость, преданность, и теперь настает его день. Он начал догадываться, что «туда» пошлют не двоих, как он думал еще час назад, а одного. Что-то в словах, жестах и интонации полковника заставляло предполагать, что их вызвали для выбора.

Другой — подполковник — не понравился Станиславу. Серое неподвижное лицо, серые волосы, мешки под глазами, всем своим видом он говорил, что еще никогда никому не выказывал симпатий.

«Я пробыл в кабинете почти сорок минут. Этого мало, чтобы составить представление о человеке. Но кажется, полковник верит мне больше, чем тот, второй. Возможно, у них уже был разговор о нас, конечно же был, и теперь каждый хочет убедиться в своей правоте... Однако прошло уже сорок две минуты, а Евграф не появляется. Интересно, о чем спрашивают его, какое он производит впечатление?»

И еще почти полчаса ждал товарища Станислав. Смутная тревога подкрадывалась к нему... Имея привычку основательно подумать, все разложить по полочкам, прежде чем «получить точку зрения», с тем чтобы потом ее не менять, Пантелеев рассуждал: «Может статься, что Евграф выйдет и попытается скрыть смущение, о чем-то постороннем заговорит... чтобы не уязвить моего самолюбия. Это почти наверняка будет значить, что посылают одного и что выбрали Евграфа. Я должен буду сделать вид, что ничего не произошло, что он более подходит для этого задания, как я, очевидно, для задания другого. Да, он мой товарищ, и мне бы хотелось, чтобы мы оказались рядом... или чтобы он не имел преимущества. Думаю ли я о том, что это заденет мое самолюбие и профессиональную гордость?.. Стоп, о какой профессиональной гордости может идти речь, если я этой самой профессии еще не имею — всего лишь навсего прошел, и то не до конца, курс теоретических наук, а о практике могу только мечтать? Самолюбие — дело другое. Но мы забудем о нем. Отставим его. Однако хотел бы знать, почему пригласили на беседу двух слушателей, а не двух кадровых сотрудников, которые имеют опыт и на которых можно положиться с большей вероятностью в успехе? Знать, дело не совсем обычное, чем-то связанное с Терезендорфом, меня расспрашивали о трех семьях, но особенно подробно о семье Танненбаума, что-то за всем этим стоит загадочное и интересное. А может быть, Евграфу отдадут предпочтение только потому, что он лучше знает кого-то из жителей Терезендорфа, так что переживать смысла никакого нет.

Наконец вернулся Евграф. Сел, положил руки на колени, повел плечами, словно разминаясь после долгой напряженной неподвижности:

— Велели подождать. Дай-ка папироску.

Станислав протянул портсигар, Евграф неумело разминал папиросу, тонкая бумага разлезалась под его пальцами, а он продолжал мять ее, погруженный в свои мысли. Станислав усмехнулся, вытащил из портсигара другую папиросу, вложил ее в руку Евграфа, а старую выбросил в урну. «Ничего себе, здорово умеешь настроение скрывать, — подумал беззлобно, — можешь молчать сколько тебе угодно, все равно ни о нем не спрошу».

— Насколько я понимаю, все это касается одного из нас, — наконец заговорил Песковский. — Жалко. Думал, что нам поручают двоим.

— И я так думал. Но может быть, ошибаешься?

— Хорошо бы. Да видимо, все же нет. Что-то с нашим Терезендорфом. Полковник несколько раз вытаскивал из ящика фотографию, смотрел на нее и потом на меня. А тебя сравнивал?

— Один раз. По-моему, без особого удовольствия.

— А при мне сказал второму: «Все же чем-то похож». Интересно, на кого?..