Кто там стучится в дверь?

Но вот по-новому, бодро, в ритме марша зазвучала музыка. На насыпи появились люди сильные и собранные, у них были широкие груди и четкий шаг. Засветились новые цифры: «1933». Тени предков одушевились, они начали танец, прославляющий перемены в мире живущих. Потом живые плясали тоже. Одна приторная картина сменялась другой; артисты были довольны собой и считали вполне заслуженными аплодисменты, то и дело раздававшиеся в зале. Аннемари сказала, что спектакль ей в общем понравился, но что классический балет она любит больше.

В фойе мы чуть не столкнулись нос к носу с Хойзингером и Оммером. Но их отвлек режиссер. Я слышал, как Оммер говорил:

— Прекрасно, прекрасно, по-моему, этот спектакль не может оставить равнодушным...

На следующий день под вечер Аннемари пришла с учебником русского языка и с переводами. Дольше обычного стояла у зеркала, наблюдая за мной. Я чувствовал ее взгляд. Скинула и небрежно бросила на спинку стула кофту. Платье плотно облегало ее тонкую фигуру. Став напротив, Аннемари облокотилась на стол и начала переводить текст. Я увидел линию, разделявшую ее груди, она перехватила мой взгляд, улыбнулась и продолжала переводить. Но делала это не так уверенно, как обычно.

Я похвалил ее за успехи. И отвел взгляд. Она сказала:

— Мне приятно слышать вашу похвалу, герр учитель. В школе это делали так редко...

— Стыд и позор преподавателям, не замечающим юных дарований.

— Было бы несправедливо, если бы ваша способность распознавать таланты осталась неотмеченной.

— Пожалуйста, переведите по возможности точно только что произнесенную фразу на русский язык.

— Но это мне не под силу. Если вам так хочется... я могу только резюме... по-русски: «Мне очшень нра-вит-ся мой учиэтель».

Она подошла, положила мне руки на плечи и стала на цыпочки, словно желая узнать: сможет ли достать своими губами мои. Ответила на поцелуй. Прильнула ко мне. Замерла.

— Что ты думаешь обо мне, милый? Скажи, что ты думаешь обо мне?

Она старалась говорить ровным спокойным голосом, у нее не получалось.

— Я думаю, что ты такая... из-за кого мужчины теряют голову. Сейчас я, кажется, тоже потеряю голову.

— Потеряй, потеряй... не бойся...

Или слишком привязался я к ней и не хочу и не могу плохо ответить ей на доверчивость? Но могу ли хуже, чем сейчас? Что лучше, что хуже? Или думаю о том, что станет с нею, когда она останется одна, без меня. Что скажу ей, какими глазами посмотрю на нее? Ведь такой час придет, он не может не прийти, она не знает этого, но я-то знаю. И именно потому, что знаю, не хочу, не имею права обмануть ее?

У нее ясный спокойный ум. Что она может думать обо мне?

Часы в комнате дяди пробили одиннадцать раз. С их последним ударом вдруг улетели далеко-далеко все сомнения, переживания, и жалость к Аннемари улетела тоже. Я сказал банальные слова: «Твои волосы пахнут утренней росой» — и поцеловал ее, она ответила на поцелуй как бы из вежливости, сострадая, мне стало вдруг весело от такого поцелуя.

— Ты не знаешь себя, ты не знаешь себя! Боже, как ты смог так сохраниться? Что, на тебя не обращали внимания девушки в Терезендорфе, и русские девушки не обращали внимания тоже? Боже, какие они глупые! Спасибо им! Теперь я еще больше славлю мудрость фюрера, пошедшего на союз с Россией. Ты знаешь, что я тот человек, которому этот союз дал больше, чем кому-нибудь другому? Я люблю тебя и буду любить, пока живу. А ты, а ты?

Я целовал ее. И думал: «По своей ли воле пришла?»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ КОСЫНКА ДЛЯ АГРИППИНЫ

Дядя поднимается ко мне в жилете, торопливо надетом на ночную сорочку. В его руке начатая бутылка рейнского, он уже прикладывался, должно быть, не раз. На щеках румянец, в глазах оживление, в речи торжествующие нотки:

— Ты увидишь, увидишь, война кончится раньше, чем твоя виза. Посмотри, что пишут «Общевойсковые ведомости». — И дядя протягивает мне газету, которую продолжает выписывать по привычке.

В верхнем правом углу первой страницы «Шпигель»: «Люфтваффе — «большой блиц» против Англии». А рядом — набранное крупным шрифтом сообщение о том, что военно-воздушные силы приступили к мощным бомбардировкам островов, ударам подверглись порты, судостроительные и металлургические заводы.

— Хорошие вести, хорошие вести, Франц, — дядя разливает вино по бокалам. — Англичане получат свое и сами запросят мира. Давай причастимся... Выпьем за наши победы, за скорый мир. Хорошие, хорошие вести отовсюду. — Дядя неторопливо пьет и тычет пальцем в газету — прочитай.

Дяде не хочется расставаться со мной. Он боится одиночества. И радуется любой вести, свидетельствующей о близком мире.

Рубрика «В последний час» извещает:

«Специально образованные подразделения ведут учет военных трофеев»; «Антонеску покупает оружие, захваченное вермахтом в Польше»; «Из Восточных провинций в Берлин прибыли два новых эшелона с зерном».