Кто там стучится в дверь?

Да, у нас будут жертвы. Ни одна победа не приходит без жертв. Скольких мы потеряем, очищая землю от фашизма? Знаю одно: мы станем мудрее, будем еще больше любить сбереженную Родину. Заглянуть бы вперед и узнать, что будет в этой войне... Мама... Она далеко, в глубоком тылу, за нее можно быть спокойным: мои друзья не оставят ее, только без вестей от нее труднее станет жить. И обо мне беспокоиться будет... больше, чем нужно...

Я чувствую себя в форме. Собран. Нормально сплю. Жду отправки на фронт. По поручительству полковника Ашенбаха получаю германское гражданство. В конце июля нас двоих — Ульриха Лукка и меня — приглашает майор из недавно созданного штаба «Валли-1». Приветлив, расположен, беседует как со старыми знакомыми (мысленно благодарю Ашенбаха).

Нам предлагают заполнить по четыре анкеты и представить по шесть фото в профиль и анфас. Лукк будет служить в отделе «К-14». Его задача — пропагандистская работа, рассчитанная на солдат и младший командирский состав Красной Армии. Я еду военным переводчиком.

До отправки на фронт мы с Лукком провели несколько вечеров и два воскресенья в двухэтажном особняке на Альпенштрассе, расчистили подвал, заложили кирпичами единственное оконце и отвели от подвала траншею, чтобы можно было выбраться из бомбоубежища, если будет разрушен дом. Отец Аннемари видит во мне лишь товарища своего сына, и никого более, и относится ко мне со сдержанной приветливостью.

Где сейчас Вероника, Станислав, Шаген, Котэ? Не сомневаюсь, что они в первый же день написали заявления с просьбой отправить на фронт. Знаю, каждый из них многое бы отдал, чтобы оказаться на моем месте.

Где и когда дано нам будет встретиться?

Сколько до той встречи недель... месяцев или лет?

Нет, не может быть, чтобы счет шел на года.

Владелец пивного зала выставил в витрине карту европейской части СССР. Те города, что были взяты накануне, освещены зеленым светом, те, что сегодня, — красным. Каждое утро на карте вспыхивают все новые и новые огоньки. За город, в котором пятьдесят тысяч жителей, хозяин бара выставляет бочку пива. За город, в котором двести тысяч, — две бочки. У хозяина бара два сына на фронте. Бар процветает.

Неужели действительно нет силы, способной остановить этот разливающийся поток — от Балтики до Черного моря?

Я вычитал это в брошюре «Россия — мифы и действительность», вышедшей в Берлине в конце 1940 года:

«За вторую пятилетку русские возвели 4500 новых промышленных предприятий. Каждый день они производят 85 танков, 150 орудий, 100 самолетов...»

Сколько же производят немцы? У себя и на заводах побежденных стран? Какую же силу накопили!

«Спокойствие и рассудительность. Неторопливость и тщательность. Я обязан радоваться вместе со всеми. Поздравлять и принимать поздравления. Что с мамой? Последняя весточка пришла в июне. Тогда все было другим. По-другому дышалось, печалилось, радовалось. Все было другим».

ГЛАВА ПЯТАЯ ВТОРОЙ РАЗГОВОР В КАБИНЕТЕ ГЕНЕРАЛА

За последнюю неделю генерал Овчинников лишь раз побывал дома: дневал в кабинете, а ночевал в комнатке за книжным шкафом, где были кровать, убиравшаяся в стенку, старинный рукомойник и небольшой платяной шкаф.

Быстро пролетали сутки в этом кабинете. Овчинников был убежден, что до встречи с полковником Гаем по делу о Песковском еще по меньшей мере два дня, и, только перевернув рано утром страницу на календаре, вспомнил о предстоящем свидании и сказал себе: «Кто мог знать тогда, что все так обернется... Предвидеть бы: не замечание, а благодарность полагалось бы вынести полковнику. Если правде в глаза смотреть, немецкая контрразведка работать умеет. Скольких мы потеряли за последние месяцы — каждый оставшийся на вес золота. Нет, и золотом не измеришь его цену... Если бы знать тогда и предвидеть, к чему клонится...»

Овчинников посмотрел на часы, подошел к книжному шкафу, нырнул в невысокую дверь и через минуту вернулся с бутылкой боржоми. Адъютант доложил, что вызванный полковник прибыл.

Хозяин кабинета был приветлив. Стараясь не показать, как он устал, как мало и плохо спал последние ночи, он улыбнулся, пожал руку вошедшему и радушным жестом указал на кресло. Тот уперся руками в подлокотники, плавно погрузился во что-то мягкое, глубокое, обволакивающее. Генерал вернулся на свое место, выключил настольную лампу (на дворе было уже достаточно светло) и, зябко поведя плечами, выдохнул:

— Я должен взять обратно, все слова, сказанные тогда по поводу Песковского — Танненбаума. Что у него нового?