Кто там стучится в дверь?

— Я не уйду, слышите, я не уйду без него. Что вы хотите сделать? Отпустите, отпустите мужа! — Марта понимала, что сейчас произойдет что-то непоправимое, ужасное, о чем страшно подумать, она знала, что не отвратить беды, что приход отца ничего не изменит. Броситься в ноги атаману... пообещать уехать отсюда подальше, на север, на край земли... предложить все деньги и все добро, какое есть в двух домах... что еще... что можно сделать еще?

Мысль Марты лихорадочно работала. Откуда-то издалека донесся неправдоподобно спокойный голос Арсения:

— Прошу тебя, Марта, уйди. Подумай о сыне, сбереги его. И не унижайся. Прошу, уйди.

— Не уйду, Арсений, не уйду, — прижимая к себе сына, упрямо повторяла Марта.

У сентиментального Ага Киши послышалась слеза в голосе:

— Уведите несчастную. Раньше должна была думать, за кого замуж идет. Из такой семьи, а за кого пошла! Тез, тез еле![5]

Двое бандитов силой затащили Марту во двор.

— Будем кончать? — деловито справился Рипа, показывая на Арсения.

— Послушай, Ага Киши, — сказал Грюнфельд, — ты помнишь, кем я был для твоего отца? И как звал он меня гонаг[6], помнишь тоже? Твой отец был умный человек. Я говорил это всегда. И только потому говорю об этом сейчас. Это я и мои друзья помогли твоему отцу создать такой сад, такой большой и культурный сад, какого нет в нашем уезде.

— Что вспоминаешь, зачем говоришь? Что стало с садом, что стало с отцом?

— Я хочу напомнить тебе, что был другом твоего отца и в день, когда родился ты, сидел рядом с твоим отцом. И, как все, пил шербет и желал тебе вырасти достойным продолжателем рода. Именем всего святого для тебя заклинаю, не дай совершиться убийству...

— Что ты слушаешь этого прихвостня? — возмутился Рипа, опасаясь, как бы слова старого немца не заставили впечатлительного Ага Киши изменить принятое решение. — Смерть комиссару! Представь на минуту, Ага, что ты попал в их руки, кто заступился бы за тебя? Смерть комиссару! — Рипа вскинул обрез, приставил к виску Песковского.

Тот спокойно посмотрел на Рипу и вдруг покачнулся, сделал попытку схватить за гриву коня, на котором сидел Рипа, не удержался, сполз под ноги каурого.

Граня помнил: мама прижимала его к груди, он слышал, как она стонала, но на глазах не было слез: «Боже, боже, что же это, боже, что же это?» Посадила его на кровать, выбежала из комнаты, снова подхватила, подвела к невысокому каменному забору, вытащила камень и начала смотреть на улицу.

Граню бил озноб. Мир переворачивался. Оказалось, что отец не такой сильный человек, как он думал. И потом у него в руке нет револьвера, а у тех ружья и шашки. И никто ничем не может помочь отцу. Если бы у него, у Грани, была бы бомба, он бросил бы ее, подхватил отца и мать на коня. А деда? А для деда взял бы другую лошадь и умчал бы их всех отсюда. Почему так сказал отец: береги сына! Горькая тоска сжимала сердце мальчика. Что плохого мог сделать кому-то его отец? Его добрый, хороший отец? Почему в него выстрелили?

У окна шагал Гызылдыш — Золотозубый. Заглянул в комнату. Протянул Гране платок с кусочком сахара:

— Вазими, сладка. — Оглянулся, не заметил ли кто его малодушия. — Соседка, луче совсем убирай мальчишка.

В это время где-то далеко послышался конский топот. Золотозубый испуганно замер, а потом одним махом перевалил через забор. Раздались выстрелы. Мать бросилась на улицу. Подставив под ноги камень, Граня дотянулся до дыры в заборе и увидел, как торопливо садятся на коней бандиты. Красноармейцы показались в конце улицы. Самый первый из них, приблизившись к забору, за которым сидел Граня, поднялся на стременах и, махнув рукой с наганом, крикнул во все горло:

— Бери слева, слева бери, окружай! — и начал стрелять.

Но никто не падал от его пуль.

Бандиты скрылись. Поймали только одного. Того Золотозубого, у которого была повязка на голове и который угощал Граню сахаром. Под ним ранили лошадь, и он свалился.

Опоздали красноармейцы! Отец лежал в пыли с простреленной головой. Невидяще смотрел на мать, на занимавшийся рассвет, на командира взвода, стоявшего с буденовкой в руке.

Хоронили Арсения Песковского с воинскими почестями.

Немолодой рыжеусый командир, которого все называли товарищ Кандалинцев, подошел к Гране и сказал:

— Запомни это! Запомни, как надо рабоче-крестьянскую нашу землю любить. Запомни, сынок! — и обнял малыша.

Кругом плакали женщины. Только Марта не плакала. Она держала сына за руку и смотрела в одну точку.

Агроном Сергей Лукьянович Пантелеев, недавно присланный из Гянджи и успевший сойтись с семьей Песковских, тяжко вздыхал и беспрерывно вытирал массивный затылок. Рядом с ним стоял сын Станислав. Он был на год старше Грани.

После похорон собрались на поминки у Пантелеевых. Марта немного посидела, поблагодарила друзей за то, что пришли вспомнить добрым словом мужа, и сказала, что сыну пора спать.

Когда вернулись домой, Граня нашел под подушкой книжку Фенимора Купера и набор красок — два главных богатства, которыми единолично владел до того Славка Пантелеев.