Кто-то рядом

В квартире с номером тридцать шесть обитал одинокий, но добрый и отзывчивый, слегка к обеду пьяненький, словоохотливый дядя Гриша – единственный сосед с которым я иногда общался, с которым общалась моя мама, когда заезжала в гости, и который общался со всеми. Тому была причина – большую часть жизни дядя Гриша проводил на свежем воздухе, около подъезда – встречая и провожая всех входящих и выходящих. В начале месяца, когда пенсия только получена – от души, просто желая всем здоровья и успехов, в конце месяца не вполне бескорыстно – выпрашивал мелочь до пенсии. Надо ли говорить – мелочь он не отдавал. Пенсионеры в мелочи ему отказывали, я и еще многие – нет. Ахмед, его мама и папа – помогали дяде Грише наставлениями и закуской. Маргарита Леонидовна – упреками и призывами одуматься. Тот ее не слушал.

Дядя Гриша выпивать выпивал, но разума, как он сказал – не терял. Все видел, все слышал и все обо всех знал. Мои, точнее вопросы Попова, он оставил без внимания. Только я заикнулся о молодежи… Он разразился долгим и пространным нравоучительным докладом, изобилующим примерами из жизни обителей дома в возрасте от трех до восьмидесяти пяти лет. Двоих малолеток одного и полутора лет он из повествования исключил, как не способных выражать свои мысли достаточно полно для его понимания.

От дяди Гриши я пошел домой – записать все, что узнал. А узнал я не мало. К примеру, что в сорок пятой квартире никто не живет – она стояла под вопросом; что в сорок шестой обитает очень-очень миловидная особа, с которой мне просто необходимо познакомиться. Я уж собрался последовать его примеру, но выйдя от себя заметил спину своего коллеги в эту самую квартиру входящего. Мне не оставалось ни чего другого, как отправится в самую подозрительную – в пятьдесят шестую – и по мнению дяди Гриши, и по умозаключению майора Дергача, в ней обитали…

Как оказалось, симпатичные, добрые и самое главное – талантливые ребята. Четверо парней и двое девушек приехали из Казахстана покорять Москву. Музыкой, музыкой и только музыкой. Днем они репетировали, вечером выступали в клубе. По выходным – в переходах, в парках, в метро. Понятно, что участковый их невзлюбил. И позиция позитивно настроенного ко всем дяди Гриши мне тоже понятна – я-то дома днем бываю редко, а людям в возрасте, воспитанным на «Белых розах» и «Яблоках на снегу», понять психоделический рок, да еще в трактовке молодых казахских ребят … Сложно! Я послушал и мне… Не понял я. Я так и сказал. Они не обиделись. Посоветовали заходить почаще. Дали кассету послушать. Не смог отказать – хоть магнитофона и нет. Года три как выкинул – думал не понадобится, а вон как получилось. Но у ребят просто денег на комп не оказалось. А магнитофон они с собой привезли, чтобы себя записывать и записями с людьми делится.

Пройдя по нехорошим квартирам, я пришел к выводу, что обитают в них вполне хорошие, адекватные люди. Просто участковому не нравилось, что в пятидесятой живут восемь таджиков; а в сорок восьмой – парень сразу с двумя девушками; в тридцать седьмой – свидетели Иеговы; в сороковой – баба Вера держит аж десять собак и четырех кошек…

В общем – лайф из лайф! Как говорил ансамбль «Модерн толкинг»… Или другой? Не важно! Важно другое – подозрительных личностей в доме оказалось мало, очень мало! Если до конца разбираться – трое: парень, что жил с двумя девушками; молодой человек не пожелавший открывать дверь – со слов дяди Гриши «наркоман и бандит, хоть тихо себя ведет»; и я. Если конечно постараться, то и казахи, и Ахмед, и кто-то к кому ходил Андрей…

Вот те квартиры меня и беспокоили! Уж лучше самому…

Фот пришел лоснящийся, довольный и наполненный – впечатлениями и дарами. Как его угораздило угостится у дяди Гриши? И зачем он к нему вообще пошел? А с молодой и симпатичной соседкой Варечкой он договорился встретится. Завтра! И после второй рюмки долго расписывал её «стройный стан, детскую непосредственность во взоре, не по возрасту адекватное понимание философии абстракционизма, а самое главное – она знала фотографа Александра Родченко». Как я понял из его объяснений – понимала она не абстрактную живопись, а просто уважала поэта Маяковского, портрет которого, сделанный Родченко и висел в ее комнате.

Я расстроился! Такая девушка!

Так уж бывает – увидишь человека и врежется в память, уляжется внутри тебя глубоко-глубоко, не заметно, ничем о себе не напоминает… Это я о Варе. Я давно ее приметил – в магазине, кажется, давно… Вроде познакомится бы, да что-то все мешало. И вот однажды, так получилось – в лифте вместе оказались. И… И я ничего не смог сказать.

После всех девушек с ней сравниваю, и все почему-то хуже получаются…

Жениться? Живет в моем подъезде! Любит Маяковского…

Мы выпили. Нам стало хорошо. Поговорили. Андрей сбросил на мой компьютер все портреты моих соседей. К каждому мы добавили несколько строк.

Только Варин портрет… Варя! Ах, что за лицо! Что за глаза!