Кто-то, с кем можно бежать

Наступило молчание. Он слышал, как крутятся шарики в голове у Рои. Он знал, как они действуют. Рои казался выпившим, но всё ещё соображал, и понимал, что Асаф никогда ещё не говорил с ним в таком тоне.

- Слушай меня, - сказал Рои шёпотом, в котором клокотал яд, и Асаф подумал, что так уже кто-то говорил с ним сегодня, он не помнил, кто, помнил только, что этот кто-то хотел причинить ему зло. Ну конечно: тайный агент. – Если ровно через пятнадцать минут ты здесь не появишься, тебе конец. Понял, мразь? Тебе ясно, что я сказал? Не придешь – ты для меня умер.

Асаф не ответил. Сердце его стучало. Они дружили двенадцать лет. Рои был его первым настоящим другом. Мама Асафа говорит, что в первый год в саду, ещё до Рои, Асаф был так одинок, что, когда однажды у него завелись вши, она обрадовалась, это означало, что он хотя бы был в контакте с другим ребёнком.

- Ты будешь один, - шептал Рои с ненавистью, поразившей Асафа, где только она пряталась все эти годы, - никто в классе, в школе, никто на свете не помочится в твою сторону и знаешь почему? Ты и правда хочешь это услышать? – Асаф сжался навстречу удару. - Потому что я больше не буду твоим другом.

Не больно.

- Знаешь, Рои, - сказал Асаф. Ему казалось, что он говорит сейчас почти, как Носорог, тихо, веско и категорично. – Всё дело в том, что ты уже давно мне не друг. – Он положил трубку. Хватит, подумал он без всяких эмоций, кончено.

Он пошёл и сел рядом с Динкой. Она посмотрела на него выразительными глазами. Он лёг на ковёр, положил на неё голову и почувствовал, как она дышит. Он думал, что теперь будет, действительно ли он почувствует такое изменение в школе. Ему казалось, что нет. Что все последние годы он, в сущности, был один. Всегда с Рои и остальными, делал всё с ними, ходил на вечеринки и смеялся шуткам, часами играл в баскетбол, ходил гулять в пятницу вечером, целыми вечерами сидел с ними в прокуренных кафе, в душных комнатах. Чем они занимались в эти десятки бесконечных вечеров, пропустили несколько банок пива, ухаживали за девочками, выкурили много сигарет и выпили немного водки, и он иногда вставлял несколько фраз в их разговоры об учителях, и о родителях, и о девочках, и, когда курили кальян, делал несколько затяжек и говорил, что ему нравится, а, когда танцевали, он всегда торчал у стены с кем-то из ребят, болтал с ним, пока тот не отваживался пригласить какую-то девочку и больше уже не возвращался. А на каникулах то же самое, только ещё хуже, бесконечные хождения по городу от одного кафе к другому, от одного паба к другому, и он, а что он, большую часть времени он делал огромное усилие, чтобы скрыть от них свои чувства, делал тот минимум, который от него требовался, чтобы сохранить доброе имя, и всегда после такого безмозглого и пустого вечера он чувствовал себя пуфом, набитым шариками из пенопласта. Странно, ведь он, в сущности, был одинок, но почти никогда не думал о себе так. Одинокими были другие ребята, Нир Хермец, например, у которого не было в классе ни одного друга, или гордячка Сиван Эльдор; Асаф всегда жалел их, что они так не вписываются, но каким был он сам? Что у него было?

Ему пришло в голову, что он почти никогда не говорил с Рои о фотографии. А ведь Рои знал, что Асаф каждую вторую субботу, вот уже три года, выезжает с кружком на съёмки, ездит с ними в Иудейскую пустыню, в Негев и на север, и участвует в выставках (несмотря на то, что он моложе всех там, по крайней мере, лет на десять). А Рои ни разу не спросил и не поинтересовался, и, разумеется, не был ни на одной выставке. И что ещё странно, Асаф даже и не думал рассказать ему, например, об удовольствии, которое он получает от хорошего снимка, от трёх-четырёхчасового ожидания на овсяном поле, пока тень не упадёт точно на какую-нибудь старую автобусную остановку возле пляжа Михморет, с потрескавшимся бетоном и пробивающимися из неё кустами каперсов. Как-то не находилось места для этих вещей в разговорах с Рои, и уж конечно не вчетвером. И тут он подумал о Тамар, подумал, что хотел бы ей это рассказать, описать, как сильно изменила фотография его жизнь, как открыла ему глаза на вещи, и на людей, и на красоту, заключённую во вроде бы скучных мелочах. Просто посидеть с ней однажды в каком-нибудь красивом месте, не в кафе, и поговорить с ней. По-настоящему поговорить.

Но Асаф, не питая особых иллюзий, понимал, что ураган, который он раздувает в своей жизни, сразу же утихнет, как только он встретит её, когда вынужден будет предстать перед обычным испытанием разговорами, острословием, колкостями, остроумием, оригинальностью и лёгкостью. И ещё он понимал – уже много лет он понимает это с абсолютной трезвостью – что есть только одна ситуация в мире, во вселенной, которая даёт ему шанс, что кто-то в него влюбится, и это - если она, случайно, пробежит рядом с ним всю пятитысячную дистанцию; может ему действительно нужно изменить тактику, думал он, и согласиться на уговоры его учителя выступить в соревнованиях и, может быть, там он найдёт свою избранницу, среди бегуний на длинные дистанции.