Кто-то, с кем можно бежать

В такие минуты они обменивались выразительными взглядами, полными боли: и ты, и я – одинокие партизанки, пытающиеся выжить на вражеской территории и боящиеся открыть свою тайну чужому. И каждый человек – чужой. Даже такой милый, как ты, Тамар, как ты, Шели. Прошу прощенья. Даже я. Очень жаль. Может, когда-нибудь. Хорошо бы. В другой жизни, в другом воплощении...

Не все были одиноки, как она. Она заметила, что там были друзья, пары; были даже три "семейные комнаты", были группы маленькие и побольше. Возле столовой была комната, служившая подобием клуба, в которой парни и девушки играли в пинг-понг и нарды, а Песах пожертвовал улучшенный кофейный автомат и пообещал вскоре привезти компьютер, такой, на котором можно даже писать музыку. Она слышала, что по ночам иногда устраиваются вечеринки в комнатах, и знала, что люди вместе курят и вместе играют; со своей обычной позиции стороннего наблюдателя она видела, с какой радостью они встречаются друг с другом вечером в столовой. Сближение, объятие, руки, обнимающие спину, похлопывание, ещё одно, эй, брат, как дела, классно. И на мгновения, в её одиночестве там, даже это могло вызвать в ней зависть.

Но то, для чего она пришла сюда, оставалось далёким и недостижимым, как и в первый день.

Когда ещё жила дома и только планировала это дело, она была уверена, что будет действовать здесь, не переставая - думать, разгадывать, увязывать факты. Но как только она поселилась в общежитии, её мозг стал медленным, тяжёлым и невидящим. Таким невидящим, что иногда её охватывал страх, что она останется здесь навсегда, втянутая в магический круг выступлений и сна, и постепенно совсем забудет, для чего пришла сюда.

Она должна была силой пробуждать себя от этого отчаянного, завораживающего колдовства. Постепенно и старательно собирала она фрагменты мозаики: там были артисты, двадцать парней и девушек, или тридцать, или пятьдесят. Невозможно было узнать. Они приходили и уходили, пропадали надолго и неожиданно появлялись снова. Иногда она чувствовала себя там, как на шумном вокзале или как в лагере беженцев. Она не знала, попали ли все остальные в общежитие тем же путём, что и она. Из того, что уловила, она поняла, что они слышали так же, как и она, разговоры об этом месте и очень хотели, чтобы "охотники за талантами" Песаха обнаружили их; к её удивлению выяснилось, что в разных местах, во всех концах страны, ходят слухи об этом единственном в своём роде общежитии, и что у него есть какой-то романтический ореол необычности и артистизма. Люди из Тверии, из Эйлата, из Гуш Эциона, из Кфар Гильади, даже из Тайбы и Назарета, все слышали, что есть такое место, что если тебя в него примут, ты будешь выступать на улицах сотни раз по всей стране, набираться опыта и уверенности, и выйдешь более искушённым мастером сцены, чем после четырёх лет в каком-нибудь прилизанном театральном училище. Никто из них никогда не говорил вслух о Мико и его друзьях и об их работе; артисты жили вместе с преступниками, проводили с ними долгие часы каждый день, ели и ездили с ними, выступали рядом с ними и как будто ничего не видели, не слышали и не говорили о том, что там в действительности происходило. Тамар чувствовала, как это происходит и с ней тоже, как она приучает себя быть "тремя обезьянами". Однажды ночью, возвращаясь с выступления в Нес-Ционе, она лежала голодная, свернувшись на заднем сиденье, и думала, что начинает понимать, как люди десятилетиями привыкают жить под властью диктатуры и угнетения, отключаясь от происходящего вокруг, потому что, если поймут своё действительное положение и честно скажут себе, чему они содействуют, им придётся умереть со стыда.