Кто-то, с кем можно бежать

– Я её не знаю, – пролепетал Асаф, боясь оказаться виноватым, – я её просто не знаю. Правда.

Наступило долгое молчание. Асаф и монашка смотрели друг на друга, как двое чужих, которым необходим переводчик. Собака вдруг залаяла, и оба моргнули, как бы очнувшись от наведённого на них колдовства. Замедленная мысль проползла в мозгу Асафа: Тамар – это, наверно, та "молодая особа", о которой говорил продавец пиццы, та, с велосипедом. Может она делает доставку для церкви. Теперь всё ясно, подумал он, зная, что ничего не ясно, но это уже действительно не важно.

– Смотрите, я только принёс, – он положил белую картонную коробку на стол и мгновенно отступил, чтоб не подумала, что он собирается здесь есть, – только пиццу.

– Пиццу, пиццу, – взорвалась монашка, – хватит про пиццу! Я про Тамар спрашиваю, а он мне рассказывает про пиццы! Где ты её встретил? Говори уже!

Он стоял, слегка сжавшись, в то время как её страх перед ним быстро таял, и её вопросы выплёскивались на него один за другим, как будто она била его своими маленькими руками:

– Как это ты говоришь "не знаю её"? Ты ей не друг, не приятель, не родственник? Посмотри же мне в глаза! – Он поднял глаза и почему-то почувствовал себя немного лжецом под её сверлящим взглядом. – И она не прислала тебя немного меня порадовать? Чтоб я не так за неё волновалась? Минутку! Письмо! Глупая я, конечно, письмо! – бросилась к картонной коробке, открыла, и начала в ней рыться, поднимая пиццу и заглядывая под неё, прочитала со странным томлением рекламное объявление пиццерии, как будто искала намёк между строчками, и её маленькое лицо покраснело.

– Даже маленького письма нет? – прошептала она и нервно заправила за ухо серебряные волосы, выбившиеся из-под чёрного шерстяного берета. – Может сообщение на словах? Что-нибудь, что просила тебя запомнить? Попробуй, я прошу, мне очень важно: она, конечно, велела тебе что-то мне передать, верно? – Её глаза замерли на его лице, как будто она пыталась силой своего желания достать из его губ долгожданные слова. – Может быть, она просила только передать, что там всё встало на свои места? Правильно? Что опасность миновала? Она так тебе сказала? Нет?

Асаф знал: когда он так стоит, у него такой вид, о котором его сестра Рели однажды сказала: "Твоё счастье, Асафи, что с такой физиономией от тебя всегда можно ожидать только приятных сюрпризов".

– Подожди! – глаза монашки сощурились. – Может ты вообще один из них, Боже упаси, из этих мерзавцев? Говори же, ты из них? Так знай, что я не боюсь, господин хороший! – Она топнула на него своей маленькой ногой, и Асаф отступил. – Что, язык проглотил? Вы с ней что-то сделали? Вот этими руками разорву тебя, если только дотронулся до девочки!

Тут собака вдруг завыла, и Асаф, совершенно потрясённый, опустился перед ней на колени и погладил двумя руками. Но она продолжала горько плакать, её тело дрожало от рыданий, она была похожа на ребёнка, который случайно оказался между ссорящимися родителями и больше не в силах это выносить. Асаф прямо улёгся рядом с ней, мгновенно улёгся, и гладил, и обнимал, и говорил ей на ухо, будто совсем забыл, где он, забыл и это место, и монашку, и только изливал всю свою нежность на испуганную и подавленную собаку. А монашка – она замолчала и смотрела удивлённо на рослого парня, на детском лице которого вдруг проступила серьёзность, с чёрными волосами, падающими на лоб, с юношескими прыщами, рассыпанными на щеках; она была поражена, когда ощутила то, что без преград струилось от его тела к собаке.

Только сейчас до Асафа дошли слова, сказанные раньше, он поднял голову и спросил:

– Она девочка?

– Что? Кто? Да, девочка, нет, девушка. Как ты, примерно... – она искала свой пропавший голос, освежала лицо лёгкими прикосновениями пальцев и смотрела, как он утешал и успокаивал собаку, нежно и терпеливо разглаживая волны её плача, пока совсем не утихомирил её, и искра света не вернулась в её коричневые глаза.

– Ну хватит, видишь, всё в порядке, – сказал Асаф собаке, поднялся, и взгляд его снова ушёл в себя, когда он увидел, где он и вспомнил, в какую передрягу он попал.

– Но объясни, по крайней мере, – вздохнула монашка, и это был уже совершенно другой вздох, не только горе и разочарование были в нём, – если ты с ней не знаком, как ты узнал, что нужно принести сюда воскресную пиццу? И почему собака так тебе доверилась, что дала повести себя на верёвке? Ведь нет никого на свете, кроме Тамар, конечно, кому она позволит себя привязать! Или может ты маленький царь Соломон, и понимаешь язык зверей?

Она вздёрнула перед ним маленький и острый подбородок, лицо её требовало ответа, и Асаф с сомнением сказал, что нет, это не язык зверей, это, как бы объяснить... по правде говоря, не всё, что она сказала, он понял. Она говорила очень быстро на странном иврите, сильно выделяя "аин" и "хет"[2], как говорят иерусалимские старожилы, делая усиление в звуках, о которых Асаф даже не знал, что у них есть усиление[3], почти не ожидала его ответов и только засыпала его вопросами ещё и ещё.