Кто-то умер от любви

Мы присоединились к большой группе деревенских жителей, вполне добродушных. У них были повозки, куда они навалили вперемешку весь свой скарб — съестные припасы, мебель, клетки с канарейками и клетки с кроликами; там же сидели две старухи и ребенок. Женщины охотно потеснились, чтобы твоя мама смогла сесть рядом. Повозки медленно тащились по дороге; за ними, не отставая, бежали несколько коз. Всем нам было страшно. На третий день мы проезжали через небольшой обезлюдевший поселок. Какой-то человек в рваном халате, стоявший возле аптеки, аккуратно раскладывал лекарства по расцветкам и, поглядывая на нас, монотонно повторял: „Один легкий укольчик, месье Туэнтуэн, всего один легкий укольчик!“ На центральной площади мы увидели женщину и мужчину в таких же ветхих халатах и стоптанных тапочках; на вопрос, как их зовут, он назвался Наполеоном, она — Жанной д’Арк.

Это были душевнобольные, сбежавшие из приюта, где не осталось санитаров — те исчезли, бросив своих пациентов на произвол судьбы. Однако эта самая Жанна д’Арк вдруг завопила во весь голос, прикрыв голову руками:

— Самолеты! Самолеты! Самолеты!

И в самом деле из-за облаков вынырнули черные точки. Несколько десятков бомбардировщиков с крыльями, похожими на букву W, с пронзительным воем неслись прямо на нас. Началась паника.

— Эй, вы, дерьмо собачье, скидывайте мундиры, да поживей, они ведь на вас охотятся!

Один из крестьян кричал это нескольким солдатам, которые, отстав от своих частей, прибились к нам по дороге.

— Коли вы военные, так и оставались бы в армии и воевали бы, как положено, банда засранцев! И нечего липнуть к штатским, из-за вас и нам достанется от ихних говенных самолетов!

Они наверняка схватились бы врукопашную, если бы в этот момент „говенные самолеты“ не ринулись на нас. Я попытался прорваться сквозь толпу к твоей маме. Она шла быстрым шагом, но бежать не могла. Вокруг стоял адский треск пулеметных очередей, взлетали фонтаны земли. Когда самолеты улетели, все подняли головы и стали озираться, ища своих близких. Я с облегчением увидел твою маму в канаве, в нескольких метрах от себя, живую и невредимую; она читала вслух покаянную молитву. А вокруг раздавались вопли. Наполеон и Жанна д’Арк в ужасе катались по земле, как сумасшедшие… Да они и были сумасшедшими. Но все это перекрывали надрывные рыдания маленькой девочки, у ног которой лежало окровавленное тело ее мертвой матери. За моей спиной раздался странный шум, напоминавший тихое стрекотание пулеметов. Я обернулся: вокруг разрушенного улья беспорядочно носился рой растревоженных пчел. Это было кошмарное зрелище, сцена из Апокалипсиса. Внезапно я снова услышал крики, но в них звучал испуг другого рода. Неизвестно откуда — вероятно, из стойла, рухнувшего от взрыва, — вырвался обезумевший конь; проломив загородку, он стал метаться по площади. Люди разбегались во все стороны, боясь угодить ему под копыта. Я оглянулся на твою маму, но ее уже не было рядом. Она стояла возле девочки, у которой убили мать, и утешала ее. Конь мчался прямо на них. Все произошло мгновенно, я ничего не мог сделать. И твоя мама не успела среагировать. Она увидела его слишком поздно. Бросившись наземь, она прикрыла своим телом девочку, чтобы защитить ее, и удар копытом пришелся ей в затылок. Она умерла сразу, в один миг… Я надеялся, что мы с тобой никогда больше не встретимся, потому что чувствую себя бесконечно виноватым. Но, вернувшись домой, я услышал, что ты тоже в деревне, что ты приехала сюда после своего путешествия с мадам М. Я с трудом узнал тебя, такой измученной и печальной ты выглядела. Каждый день я читал в „Ла Газет“ ваши объявления и наконец решился откликнуться на них. Не лично, а телеграммой. Потому что я трусил, боялся сказать тебе в лицо всю правду. Потому что не хотел стать человеком, сообщившим тебе о смерти матери; я ведь знаю, что на того, кто принес такую страшную весть, всегда будут смотреть с ужасом. Я не смог ее уберечь, прости меня.

— Ты ни в чем не виноват.

Анни еще не оправилась от шока, но я видел, что ее занимает какая-то мысль.

— Когда, ты сказал, вы с мамой ушли из деревни?

— Двадцать третьего мая.

— Ну вот, я так и думала! Если бы Софи отослала письмо на следующий день после моих родов, как она мне обещала, мама получила бы его вовремя и ни за что не ушла бы из деревни, а осталась бы ждать меня. Так что, как видишь, твоей вины тут нет.

Однако для меня эти слова Анни прозвучали как самое тяжкое обвинение.

Внезапно кто-то тронул меня за плечо. Это был официант.

— Извините, молодые люди, но вам пора уходить, мы закрываемся.

Оказывается, была уже почти полночь, а мы и не заметили, как пролетело время. В зале, кроме нас, никого не осталось, перевернутые стулья лежали на столах. В тот момент, когда за нами закрылась дверь ресторана, на улице взвыли громкоговорители полицейских машин:

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВСЕ, КОГО ОБНАРУЖАТ НА УЛИЦЕ ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ, БУДУТ ЗАДЕРЖАНЫ И ОТПРАВЛЕНЫ в ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК, ГДЕ ОСТАНУТСЯ ДО ПЯТИ ЧАСОВ УТРА.